– Это необходимость, – сказал Евтеев. – Подходить и проверять пульс я поостерегся. Если свою кончину он лишь изобразил, мне при подходе к нему стать пострадавшим от суперприемов грозило. Кун-фу, айкидо… при тебе он не тренировался?
– Извращенцы, – промолвила Марина.
– Они приходили к вам в дом? Для тренировок?
– Они возле юрты, – сказала Марина. – Кричат громче прежнего.
– Выстрел их завел, – процедил Евтеев. – Не отпугнул, что мне на руку. Я разберусь со стволами и выйду – у меня же сразу четыре. Мой, твоего отца, старшего лейтенанта Семенова и художника-композитора Юпова. Сколько же мне взять? Все или не все… ничего себе!
Сквозь матерчатые стены просматривается сопровождаемое адскими визгами перемещение света.
Марина завороженно обмирает.
Неспокойный Евтеев выныривает из юрты и видит последствия расправы, учиненной над извращенцами задействовавшим огнемет сектантом Домининым; двое, пылая, лежат на снегу, двое кричащими во мраке факелами разбегаются в разные стороны.
Григорий Доминин благодарно похлопывает рукой орудие убийства.
– Горячо вы с ними пообщались, – промолвил Евтеев.
– Между нами говоря, я побаивался, что огнемет забарахлит. Он у меня агрегат древний, редко используемый, молодец, не подкачал.
– Я бы и без вас их перебил, – сказал Евтеев. – Это, если вы пришли мне помочь. Вы тут за этим?
– В меньшей степени, – ответил Доминин.
– Ну и что для вас приоритет? – поинтересовался Евтеев.
– Возмездие, исполнение долга, прощальный эффектный жест накануне отъезда. Я, как и вы, уезжаю.
– А на кого вы оставите ваше… ваше…
– На Дрынова, – ответил Доминин. – При содействии официантки Волченковой ему по силам меня заменить.
– Приумножить, – пробормотал Евтеев. – До краев испохабить… вы называете ее официанткой, но знающие люди стриптизершей ее бы назвали. И еще как-нибудь погрубее.
– М-да, – усмехнулся Доминин. – А как бы они назвали ту прелестную девушку, живущую с вами вне брака?
– Они бы подобрали для нее наименование… оскорбляющее ее достоинство.
– То-то же, – заметил Доминин
– Поучительно, – кивнул Евтеев.
– Она пойдет с вами? – осведомился Доминин.
– Я у нее спрошу.
Евтеев возвращается в юрту, где Марина, присев у разгоревшегося костра, виновато глядит на испещряемый бликами труп Алексея Кирилловича.
– Что тут у тебя? – поинтересовался Евтеев. – Что с настроением? Понимаю, грустишь об отце… каким бы нелюдем и упырем он ни был, для тебя это черный день. Хлебнула ты сегодня. А извращенцы нахлебались под завязку – с ними вопрос улажен, и я мощно выдыхаю из себя спертый, мутивший голову воздух и дышу раскованно, с облегчением, меня больше не мучают раздумия о поимке террориста, о мести извращенцам, я ухожу. Ты со мной?
– Я посижу с отцом, – промолвила Марина.
– Со мной не поедешь? Я же не в салун, я в свой город, где мы могли бы попробовать ужиться… здесь жили и там бы продолжили. Ты же хотела.
– Я не поеду, – сказала Марина.
– Из-за отца? Если бы я его не допек, он бы ампулу не разгрыз, вы бы друг друга приобняли и в умилении двинули гулять по лесу, а впритык за вами я и мои руки на ваших плечах, мы весело идем и напевает… слитной компанией сдружившихся родственников. Надеяться на такое – махровый дебилизм. Но не тогда, когда мы вдвоем. Без твоего отца мы бы прогулялись и спели – хоть сейчас… идем?
– Я не иду, – ответила Марина.
– Ну, что же, сиди, – пробормотал Евтеев. – Раздается свисток.
