Как ни странно, в Физтех я поступил – сдал экзамены на все четвёрки, а на собеседовании вызвал симпатию у декана не столько тем, что высказал намерение заняться созданием единой теории поля (это адская по трудности задача!), сколько тем, что мастерил дома усилитель для акустической колонки – умение пилить, паять, то есть работать руками, необходимо будущему физику. На самом деле, меня привлекала только свобода творчества – если в живописи и литературе нельзя, так пусть будет физика, хотя в глубине души я ощущал, что это вовсе не моё призвание.
Каким был Физтех в 60-е годы? По большому счёту, об этом мне нечего сказать – хотя бы потому, что ночевал в общежитии всего один раз, на большее меня не хватило. Могу лишь отметить, что не всякому по силам выдержать то, что выпало на нашу долю. На первом курсе занятия с половины девятого до восьми вечера с перерывом на обед – лекции, семинары, лабораторные занятия, английский язык, физкультура, история КПСС… К счастью, сопромата и начерталки не было, но всего остального хватило для того, чтобы некоторые ребята уходили, не справляясь с такой нагрузкой. Ну а девчонка на факультете общей и прикладной физики была всего одна, да и ту отчислили за неуспеваемость после первого семестра.
Надо признать, что в учёбе я не особо напрягался – исключением стал первый курс, но это испытание я выдержал. Не все предметы нравились, поэтому лекции изредка прогуливал, предпочитая посмотреть французский фильм в кинотеатре «Мир» на Цветном бульваре – неудивительно, что со временем это сказалось на оценках. К примеру, «математический анализ» и «квантовая механика» мне были по душе, поэтому и на лекции ходил, и экзамены сдал на пять, а вот «электродинамика СВЧ» и «теория функций комплексного переменного» жутко мне не нравились, поэтому схватил по трояку. И надо же такому случиться, что после окончания Физтеха пришлось заниматься и электродинамикой, и ТФКП, но, к счастью, физтеховская подготовка сказалась – освоил всё, что нужно, без особого труда.
Так уж случилось, что я был зачислен в привилегированную группу №322. В 50-е годы в ней учились известные ныне физики-теоретики, а привилегия заключалась в том, что уже со второго курса, а не с третьего, как другие, один день в неделю мы проводили в базовом институте, поближе к реальной науке, где приобщались к экспериментальным исследованиям и слушали лекции авторитетных докторов наук. Об Институте физических проблем остались самые добрые воспоминания, особенно благодарен за заботу Людмиле Андреевне Прозоровой – в её лабораторию я попал, сбежав от другого наставника, который пытался соорудить какой-то примитивный агрегат, ну а я должен был скрести по сусекам, выискивая для него шестерёнки нужного размера.
Лаборатория Прозоровой занималась исследованием свойств антиферромагнетиков при температурах около абсолютного нуля (-273 градуса по Цельсию). Сосуды Дьюара для жидкого азота и гелия, установка для создания магнитного поля, источники СВЧ излучения, волноводные устройства… Всё очень увлекательно, есть возможность создать свою теорию изучаемых процессов, что позже попытался сделать. Но уже после того, как защитил кандидатскую диссертацию, я постепенно стал осознавать, что все эти исследования никому не нужны за исключением самого исследователя. Схема была такова: в Институте кристаллографии выращивали новый кристалл, имярек закладывал его в свою установку, результаты публиковал, а затем ждал, когда вырастят новый кристалл. И так до тех пор, пока не набирал материала на докторскую диссертацию. Но иногда доходило до смешного – именно так я оценивал ситуацию, о которой собираюсь рассказать.
