— Я все сделала, вы меня отпустите? — Она складывает руки на груди, неосознанно принимая молитвенное положение.
Коротко вздыхаю.
Быстро подхожу к ней, хватаю за мокрый локоть и понимаю, что девчонка вся покрыта гусиной кожей от того, что так долго простояла в холодной влажной одежде. Отпинываю пустое ведро, в котором, судя по всему, и была вода, и оно со звонким стуком катится к стене.
— Отпустим, но, когда он придет в себя и все расскажет. Поняла?
Она кивает головой. Недоверчиво, но все же.
— Куда ты меня ведешь? — Снова упирается она каблуками в пол, но это ерунда — я легко могу сломить ее сопротивление, и вот уже девчонка плетется за мной.
Без слов отпираю кладовую, оглядываю ее содержимое и одной ногой вышвыриваю оттуда небольшую тележку с моющими принадлежностями и две треноги, на которых врачи устанавливают систему для больного.
Завожу ее внутрь. Места очень мало, но зато здесь она не сможет никому навредить и сбежать.
— Подождешь здесь, — говорю и стягиваю свой пиджак. Протягиваю ей его. — Держи.
Она возмущенно смеривает меня взглядом, и от этого у меня по коже бежит электричество. Снова. Ужасная, странная реакция.
— Отпусти меня, — жестко и смело говорит, стреляя глазами, как из винтовки, в мою голову, которую явно ненавидит. — Я сделала все, что от меня зависело.
Бросаю пиджак на пол, выхожу и с шумом захлопываю дверь. Девушка бросается за мной, со всей злости начинает барабанить по двери с другой стороны.
— Пусти! Отпусти! Что ты себе позволяешь! — кричит она сквозь слезы, но я спешу поскорее покинуть это место. Мне не до женских слез, не до ее истерики, и я совсем не хочу видеть ее. Отчего-то эта докторша странным образом действует на меня, и это волнует, а я не хочу терять самообладания.
Хан стоит снаружи дома, облокотившись о косяк, лениво листая ленту в телефоне. Быстро шагаю к нему. Одной рукой хватаю за горло и буквально припечатываю к стене, поднимая его выше. Глаза у него расширяются, рот открывается, а лицо начинает краснеть. Под моим большим и указательным пальцем судорожно трясется ниточка его пульса, и я понимаю, что, надави еще чуть сильнее, — и все. Эти наглые глаза закроются навсегда. Хан хватается за мою руку, пытается противостоять, хрипит и кашляет.
Нагибаюсь к его уху и яростно шепчу прямо в ставшую бордовой от напряжения раковину:
— Еще раз распустишь руки, дотронешься до докторши...
Хан прикрывает глаза, показывая, что понял, принял, согласен. Отпускаю, и он тут же начинает кашлять, согнувшись, приходить в себя. Я разворачиваюсь и ухожу прочь — мне еще нужно встретиться с моим работодателем, которого мы называем, по аналогии с крестным отцом, дядей. И чувствую обжигающий ненавистью взгляд в спину, которым меня провожает Хан.
18. 18
— Как наши дела, Амир? — Мужчине напротив я обязан жизнью. Он подобрал меня с улицы в свое время, научил всему, познакомил с нужными людьми. Я не предан ему, как пес, но уважаю за все, что мужчина дал мне. Как возвысил, сделав практически своей правой рукой.
— Вильданов хочет войти в город, — докладываю Дамиру Рустамовичу, убирая сотовый телефон в карман брюк.
— Что на этот раз? — Он достает сигару и проводит ее под носом: курить нельзя, но коснуться явно хочется.
— Думает строить дом в центре города — том самом месте, где планировали строиться мы.
Он пожимает плечами.
— Я слышал, ты недавно был в клинике, тебе зашивали плечо...
