Прости, Любка. Дорогая, так надо!
Благодарно пожимаю руку в ответ. Это придаёт мне сил. И просыпается во мне бунтарская кровь ссыльных революционеров. Я гордо вскидываю нос и смотрю на этого богатея с гордостью и достоинством. Мы, Урусовы, тоже не лыком шиты! И даже если девичью честь продаём, себя не роняем.
Между нашими в Демидовым гляделками вторгается бабуля, разряжая атмосферу. Уставив серебряный поднос рюмками и водрузив посередине графин, она семенит к гостям, метя пол своей антуражной народной юбкой.
— Отведайте-ка угощеньица, гости дорогие! — с поклоном говорит она, потягивая пришлым своё подношение и низко кланяясь.
Прям барин явился, и холопы стелются перед ним. Злюсь, потому за бабушку обидно. Она у меня умница и труженица. А тут приходится перед ходячим куском золота спину гнуть.
Наш магнат, однако, снисходит до того, чтобы пригубить чарку. Его сопровождающие тоже не брезгуют. Пьют да нахваливают. Конечно, у бабушки наливка — знатная: на меду и родниковой воде.
Демидов залпом осушает рюмку, грохает ею оземь и громогласно заявляет:
— Право первой ночи!
Его густой бас отдаётся внутри пугающей вибрацией. И я лишь усилием воли заставляю себя удержаться в сознании. Не рухнуть тут же. Не начать просить милости.
И куда вся смелость и бравада девались?
Остались лишь пустота, холод и немое отчаяние.
Я — игрушка. За меня заплатили.
Айда барина развлекать…
________________________
[1] Здесь в значении «помещение для домашнего скота, хлев»
2. Глава 2. Без объявления войны
Демидов ухмыляется самодовольно — хозяин, победитель, может. Что ему моя жизнь? Так, тряпочка, обувь протереть.
Глотаю злые слёзы и сдерживаю Ваську, который прямо-таки рвётся в бой.
— Вась, пожалуйста. Так надо.
Он бросает на меня грозный взгляд и вздыхает.
А Демидов, между тем, движется ко мне походкой сытого хищника. Не сожрёт — натешится вволю.
Сжимаюсь в комочек, а Васька рядом сжимает кулаки. Он не кинется, я знаю. Но мне приятно, что друг готов защищать.
Все готовы. Я вижу это на лицах «гостей», замерших то с вилкой в руке, то с рюмкой у рта.
Демидов поддевает рукой мой подбородок, заставляет смотреть ему в глаза и ухмыляется. Так, словно получил заветное лакомство, и сейчас будет его смаковать.
— Зелёные, значит, — констатирует он.
А у него — синие, чистые, невозможные. У захватчиков и обидчиков не должно быть таких глаз. И таких длинных густых ресниц, будто притрушенных золотой пыльцой по краям.
Гораздо лучше, когда твой враг уродлив и гадок. Так проще ненавидеть.
— Мне нравится, — он продолжает рассматривать меня, как товар на рынке. Вертит, будто куклу. — Со всех сторон. Осталось узнать, какова на вкус.
Он наклоняется и будто нависает надо мной всей своей громадой, подавляет. Обвивает рукой мою талию и нагло впивается в мои губы, бесцеремонно раздвигая их и врываясь внутрь. Нет, я, конечно, целовалась раньше…пару раз… Но… это ведь не поцелуй! Это — оральный секс. Демидов меня сейчас просто публично имеет в рот.
Колочу его по плечам, пытаюсь вырваться, извернуться.
Не даёт, держит крепко, целует до тех пор, пока не наступает угроза умереть от удушья.
Лишь тогда отпускает.
— Сладкая! — нахально лыбится он.
Потом берёт меня за руку, безвольную, сломленную, и ведёт к стульям во главе стола. Вообще-то это место жениха и невесты. Но ему всё равно. У него уплочено, как говорят наши селяне.
Он сажает меня к себе на колени, отводит фату и волосы, и целует в шею. Вернее, кусает, клеймит, следы оставляет. Нарочно. Будто помечает — моя. Дрожу от отвращения и унижения. Но не хочу показывать ему свою боль, прячу глаза, не желаю видеть, как его взгляд тяжелеет похотью.
