— Вот увидишь, как только он станет зарабатывать больше, все встанет на свои места.
Я, правда, не знала тогда, что это за места такие… Наверное, очень и очень интимные, то есть личные. И о них мы не говорили, когда я спрашивала, чего он ждал от наших отношений? Я же не могла с общим бытом и ребенком оставаться улыбающейся девочкой-эскортницей. Между улыбками я думала о накладных и подгузниках. Краски и кисти я не покупала уже два года. И ничего не рисовала.
Все личное я держала при себе. Антон за эти три года так и не дал о себе знать. Сначала не отвечал на телефонные звонки, хотя я пыталась звонить с разных номеров, а потом просто сменил номер. Мы так и не простились. И в незакрытую дверь очень и очень сильно дуло. Мне хотелось с ним увидеться, хотя я и дала себе слово, что даже появись Антон на горизонте, я не скажу ему про сына. Его отец — Осинский. Я, кажется, даже саму себя в этом убедила. Пока никаких отцовских ярко-выраженных черт в Сенькином лице обнаружено не было, и я молилась, чтобы сын как можно дольше оставался похожим на меня.
В тот злополучный вечер Осинский перестал быть похожим на себя, потому что в дополнение к проблемам с рекламной кампанией клиента обнаружил торчащую из мусоропровода бумажную трубу — ну да, это были мои учебные художества на ватмане, которые занимали на шкафу много места, а в то утро просто упали мне на голову…
Вечером пришлось хвататься за голову еще раз. Осинский понял, что дал маху перед тещей и решил со мной это просто не обсуждать. Вечер и ночь прошли в гробовой тишине, а на следующей день я получила от него сообщение, что завтра он летит в Иркутск. У меня не хватило мужества напечатать вопрос: почему?
Я опустилась на пол и разревелась. Благо была не дома, а в офисе — и одна. Мне вдруг до безумия страшно стало остаться одной, без Осинского. Оказаться брошенной во второй раз казалось выше моих сил…
Да, я не такая, какой виделась Аркашке до беременности. Но я такая, какая и была до нее, до него. Он слышал от меня не раз и не два, что рисовать цветочки могли позволить себе только великие княжны, а невеликая я может выжить только продавая живые цветочки. Неужели он тогда поставил себе целью дать мне возможность творить? Поставил, не спросив меня, а нужно оно мне, это творчество. Или я не творец, а простой мастеровой. Но нельзя же из-за кисточек рушить семью?
— Мама, ты что-то сказала моему мужу? — почти что проревела я в трубку, не в силах назвать его ни по имени, ни по фамилии.
Мать должна понять, что он не просто мужчина в моей жизни, а мой муж — в горе и в радости. Нельзя лезть в чужую семью, нельзя. Даже если у тебя благие намерения.
— Я с ним не говорила, — ответила она тихо и, как мне показалось, зло. — Что у тебя с голосом?
Сказать, что ревела? Нет! Спасибо!
— Мешала грунт для кактусов, — даже и соврала я. — В каждом офисе у каждого ПК должен стоять в новом году кактусодышащий дракончик, — можно сказать, рассмеялась я. — Я тебе такой тоже подарю и твоему Эдику. Как тебе идея?
— Подарка для Эдика?
— Мам, ну ты поняла… Таин папа отлил нам кучу дракончиков, Тая их расписала, я сейчас заполняю их кактусами. Вообще я решила разводить суккуленты: они самое то в украшении офисных помещений. Зиро мантанэнс. Я договорюсь с Таиным папой и его напарником — они будут отливать по моим эскизам горшочки… Мама, ты меня слушаешь? — спросила, когда она ни разу так и не угукнула в ответ.
