глаза смотреть потом буду? Чем детей накормить? – кричал помощник. – Всѐ одно теперь всем пропадать! В городе хоть карточки на хлеб дают, а у нас что? Э-эх, сгинем!..
– Где ты слыхал, что хлеб дают? – укоризненно попытался образумить его председатель. – Всем одинаково
голодно.
– Как не так! Одинаково! – усмехнулся помощник. –
Самолично мне кум рассказывал, из города пришед, что
его зять там хлеб получает на 92-м заводе! Наш хлеб!..
Я стоял за амбаром и слушал.
* * *
Следующим утром дед в сарае чинил прошлогодние
салазки для моих сестер. Ловко заколачивал тонкие полоски дерева между дощечек, так что ни один гвоздь ему
не требовался.
– Дед, – тихо, но уверенно позвал я.
– Чего тебе? – дед поднял голову.
– Я в город поеду. На завод. Работать.
Дед отвернулся и молча продолжил работу.
Я стоял в дверях и терпеливо ждал ответа.
– Езжай. Чего тебе за материну юбку держаться, –
наконец, сказал дед.
Видя, что больше он ничего говорить не собирается,
я вышел и остановился за стеной, прислушиваясь, что
происходит за моей спиной. Дед еще пару раз ударил молотком по дощечкам, и работа его затихла. Я подсмотрел
в дырочку в стене: что делает дед? Он нашарил в кармане
какую-то бумажку, посмотрел на неѐ и о чем-то задумался. Я разглядел, что это была его повестка, которую он
оставлял себе на память.
Мать восприняла мою идею без энтузиазма.
– А как не возьмут? Пропадешь ты в этом городе! –
начала было отговаривать она.
– Авось не пропаду… Не возьмут – вернусь к Казанской.
– Тебе только-только 13 исполнилось! А там с 14 берут! – Оказывается, она тоже знала про завод и молчала!
– Не возьмут тебя!
– Ну ты же сама говорила, что я старше выгляжу!
– Этих заводских не обманешь! Метрику попросят!
– Авось не попросят…
– Всѐ «авось» да «авось»! Так дела не делаются!
Тогда я выложил последний аргумент:
– Мне дед разрешил…
Мать замолчала. Спорить с дедом не стала.
Вечером, когда стемнело и все собрались в комнате,
мать стала хлопотать, собирая меня в дорогу. Открыла
наш большой деревянный сундук, залезла на печь и в чуланы, доставая припрятанные тѐплые вещи из своих сокровищниц. Нашла, наверное, все рубахи и штаны, которые были в доме ещѐ со времен бабушки. Мелкий народец наш развеселился, стал примерять разложенные вещи, влезая по пояс в огромные валенки, натягивая платки
и шапки и волоча за собой длинные полы душегрейки.
Зато я никак не мог подобрать подходящей фуфайки на
зиму. Мои прошлогодние вещи были безнадежно малы, а
отцовские – непомерно велики.
Мама вновь открыла сундук, складывая на место
разбросанные вещи. Душа еѐ, видно, была неспокойна.
– Где он жить будет? – с какой-то укоризной спросила она деда.
Дед не спеша повернулся ко мне, будто это не мама,
а я спросил, и с расстановкой стал давать указания:
– В Горьком, недалеко от 92-го завода, родственники
живут. У них и остановишься.
– Какие еще родственники? – удивилась мать.
– Близкие. Скажешь, что ты внук Петра Иваныча, шурина Ивана Дмитрича, который в Лукоянове раньше жил.
Я мысленно несколько раз повторил эту шифровку,
чтобы ничего не забыть.
Мать задумалась, вспоминая богатые родственные
связи.
– Не помню никакого Ивана Дмитрича.
– Да ну как же, это ж тот самый, который деверь кумы Куфаечки – удивился еѐ непонятливости дед. Мать
поняла, что шансов вспомнить этого самого Ивана Дмитрича стало еще меньше и целиком положилась на дедушкину память.
– И кто там рядом с заводом сейчас живет? – недоверчиво уточнила она.
