Непроторенная дорога - страница 5

– Вот чёрт! – Иван шагнул вперёд, но Татьяна жестом остановила его.

Дима уже полз к тазу. Подобрав кубик, он прижал его к щеке, почувствовав шероховатость смолы. Потом, словно осенённый, начал выстраивать новый путь – от таза к печке, используя щели между половицами как направляющие. Кубики ложились зигзагами, огибая выбоину в полу от дедовского сундука.

– Лазейка, – прошептал он, впервые за день, и слово повисло в воздухе, смешавшись с треском дров.

Иван прислонился к притолоке. В памяти всплыло собственное детство: как он, шестилетний, вырезал ножиком лодку из коры, а отец, вернувшись с шахты, разнёс её в щепки: «Дурью маешься!» Теперь же, глядя на сына, он ощущал странную гордость, будто Дима бросал вызов не только кубикам, но и чему-то большему – правилам, застывшим, как лёд на Ангаре.

– Сними, как он к печке тропу проложил, – неожиданно сказал Иван, и Татьяна удивлённо подняла бровь.

Она приблизила камеру. Дима, сидя на пятках, соединял два «острова» из кубиков мостиком из ёлочной гирлянды, оставшейся от Нового года. Красная лампочка мигнула, отразившись в его глазах – два крошечных огонька бунта.

– Упрям, как сибирский кедр, – пробормотал Иван, и в углу его рта дрогнула улыбка. Он вспомнил, как месяц назад Дима, оставшись один, переставил все банки в погребе по цвету этикеток, а не по заготовкам. Тогда он ругался, а теперь ловил себя на мысли: может, в этом хаосе есть свой порядок?

Татьяна опустила камеру. На экране осталось последнее кадры: Дима, обернувшись к окну, тыкал пальцем в морозный узор, где спираль метели переплеталась с его «дорогой» из кубиков.

– Мама, гляди-и! – протянул он, и в его голосе звучало торжество первооткрывателя. – Одинаково!

Иван подошёл ближе. Действительно, линии на стекле, созданные дыханием мороза, повторяли изгибы деревянной тропы на полу. Сердце ёкнуло: неужели сын видит связи, невидимые другим?

– Чайник кипит, – резко повернулся он, пряча лицо. Но в сенях, поправляя валенки на полке, вдруг выдохнул: «Упрямец… Молодец».

Вернувшись, он застал Диму спящим среди кубиков, сжимающим в кулачке медвежий коготь с колыбели. Татьяна, приглушив свет лампы под абажуром из оленьей кожи, тихо напевала:

– «Спи, медвежонок, снегами укрытый,

Тропы твои занесёт метель…»

Иван поднял сына, ощутив, как тот, тёплый и доверчивый, прижался щекой к его колючей щетине. Кубики, оставшиеся на полу, бросали длинные тени, похожие на карту неизведанной страны.

Наутро, уходя в шахту, Иван положил на детский столик новый кубик – с выжженной спиралью. Дима, обнаружив подарок, водрузил его на вершину вчерашнего «лабиринта». Башня рухнула, но мальчик рассмеялся, как будто это и было целью.

А в углу комнаты, на полке с семейными реликвиями, стеклянный шар с вечной метелью слегка дрожал, будто предчувствуя, что этот день станет первым штрихом в великом уравнении жизни Дмитрия Ивановича.

Классная комната дышала морозной свежестью, несмотря на жар от чугунной печи в углу. Снежный свет, пробивавшийся сквозь заиндевевшие окна, дробился на партах, оставляя ромбовидные блики на чернильных пятнах и выцарапанных перочинными ножами инициалах. На стене висела карта СССР, уже шесть лет как ставшая историческим артефактом, но упрямо сохранявшая розовый оттенок «союзных республик». Рядом – плакат с пионером, поливающим яблоню, под которым кто-то шаловливо подписал шариковой ручкой: «Урожай логики – 1998».