Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядей
и ползвезды.
Мне нравится с ней смеяться над анекдотами,
не отрастившими бороды,
видеть в ней подрастающего повстанца. Ничего не пить,
кроме сока, чая или воды.
Нет, не она захотела со мной остаться: это во мне
решили остаться её следы.
Моя девочка любит котов и единорогов (согласитесь,
куда без них).
От нее пока совсем никакого прока, кроме скетчей,
черновиков и другой мазни.
Между нами все очень интимно: лежит дорога, по бокам
которой огни, огни.
И впереди огни.
Если на то пошло, мы еще стоим у порога, но дорога
манит нас, как магнит.
Я говорю ей о том, что знать не бывает рано:
про отличие сальных от сильных рук,
как про вход в самую истинную нирвану всё время
умалчивают и врут,
обучаю искусству быть первыми среди равных —
ей придётся впрок, пригодится вдруг,
быть самой себе подорожником при послелюбовных
ранах, не брать антилюбина из рук подруг.
Я не умею быть любовницей и подружкой, я – садовница
с острым ножом в руках.
Впрочем, рядом с ней мне ножа нужно. Я смотрю
на рост этой девочки, как ростка.
Мы бессмертим себя в петербургских лужах и еще
одного случайного чудака,
и она говорит то, от чего мне лучше. Вижу в ней
очертания будущего цветка.
Моя девочка седлает мне и себе коня, протягивает
мне плащ, ибо слышит дождь.
Неповинную голову мне на плечо склоня, называет меня
«мой дож».
Мне известен путь до ближайшего видимого огня,
как мои пять пальцев, сжавшие острый нож.
Если ты, девочка, станешь сильней меня, ты мне в грудь
этот нож вернёшь.
