Нежность сердечных струн - страница 10

А потом – свадьба. Ей было семнадцать, Поюзбеку тридцать. Он был уважаем, у него был дом и стадо, и никто не спрашивал, хочет ли она. Вначале он был тих, даже заботлив. Она верила, что любовь придёт со временем. Она старалась – готовила, стирала, рожала, молчала, когда он кричал, и прятала синяки под платком.

Но с годами он стал совсем другим. Пил почти каждый вечер. Ревновал даже к ветеринару, что приходил лечить корову. Мог разбить чашку об стену, если еда ему показалась холодной. А однажды – в пьяном бреду – выгнал её зимой из дома. Она простыла, лежала с температурой, но он даже не подошёл. Соседка приносила ей отвар.

– "Ты моя жена! Ты должна терпеть!" – кричал он, когда она попыталась заговорить о разводе.

Но Айгуляй уже не боялась. В её сердце зрело решение. И в тот вечер, когда она позвала дальнего родственника, чтобы помочь сбежать, она знала: это – конец. Она не вернётся. Она уедет в город. Пойдёт на работу. Будет жить в одной комнате и стирать руками – но жить.

И вот – шаг, ещё шаг…

Но скрип двери, глухой голос:

– "Что ты здесь делаешь, а?"

Она обернулась. В глазах Поюзбека было нечто тёмное, звериное. Он не пришёл поговорить. Он пришёл – наказать.

И когда кровь впиталась в землю, её душа уже улетала высоко, туда, где ручьи сливаются с облаками, а боль больше не живёт.

Допрос Поюзбека проходил в небольшой комнате без окон, только слабая лампа под потолком отбрасывала блеклый свет на обшарпанный стол. Он сидел, положив руки перед собой, будто сдаваясь судьбе. Напротив – следователь в форме, с лицом уставшим, но внимательным.

– "Зачем ты её убил, Поюзбек?" – тихо спросил он, не отрывая взгляда.

Поюзбек молчал. Потом, медленно, как будто в горле что-то царапало, проговорил:

– "Я верил, что любовь может всё вытерпеть. Но она смеялась надо мной, над нашей жизнью, над мной, как над старым ослом. Я потерял лицо. Без лица в кишлаке ты не человек. А без чести – ты никто."

Следователь записал эти слова, но не осудил. Просто кивнул, как будто слышал подобное сотни раз.

На суде Поюзбек сидел, не поднимая глаз.

Эфенди приехал. Он не знал, зачем – может, из уважения к прошлой дружбе, а может, чтобы убедиться, что человек, с которым он делил хлеб, действительно был способен на такое.

Судья зачитал приговор:

"Пожизненное заключение. С отбыванием срока в колонии строгого режима."

Никто не аплодировал. Не было ни крика, ни проклятий. Только Поюзбек впервые посмотрел на Эфенди и произнёс:

– "Если бы я раньше знал, как легко всё теряется… Лучше бы я ушёл молча, чем погрузился в кровь."

Эфенди вышел из зала суда с тяжестью в груди.

Он шел по улице, вспоминая, как Поюзбек рассказывал байки у костра, как смеялся, как боялся темноты и просил не выключать фонарик. Всё это казалось теперь частью другой жизни – жизни, где человек ещё не перешагнул черту.

Он прошёл мимо детского сада, где играли дети, и подумал:

– "А ведь был бы он другим… если бы был любим."

Эфенди тяжело вздохнул и посмотрел на своего ослика, который лениво жевал траву у придорожного арыка.

– Ну ладно, – пробормотал он. – Зато у меня остался ты, мой надёжный друг. Ты хоть не убивал никого.

Он погладил ослика по шее и вновь вышел на дорогу. Асфальт блестел от жары, воздух дрожал в мареве, и Эфенди брёл, задумчиво, как будто время перестало иметь значение.

И вдруг из тени бетонной остановки раздался голос:

– Эй, есть сигареты?