Она поднялась, оглядела воев, какие привольно расселись вкруг огонька, посмотрела на суму и решилась:
– Ладно, пойду. Инако не кулеш будет, а глина.
От автора:
Кислый хлеб - ржаной хлеб делали на специальной закваске, его еще называли квасным. Соответственно, он кислил.
Пестрядь - одежда из грубых разноцветных (пестрых) ниток.
Уница - юная девушка
Обручи - кожаные широкие браслеты. Обручи потому, что обнимали руку.
6. Глава 6
Раска очнулась ото сна, когда рассвет едва занялся. Отогнула край теплой шкуры и огляделась сторожко: дурного ничего не приметила, одну лишь отраду да пухлое солнце, какое взбиралось на небо. Водица плескалась о низкий борт, не пугала, укачивала, нашептывала тихо и ласково. Раска и вовсе обрадовалась: река несла быстро, а, стало быть, вскоре Новоград, а вместе с ним и живь новая, небезнадежная.
У кормила увидала уница невысокого варяга; тот почесывал в долгой бороде, глядел вперед себя и бубнил себе под нос по-северянски.
– Захолодала? – тихий голос Хельги не нарушил предутренней тиши, не испугал.
– Нет, угрелась, – Раска смахнула с волос легкую росу. – Нынче тепло будет, гляди, рассвет-то аленький.
Тихий присел рядом, молчал, но взглядом тревожил, с того Раска подкинулась:
– Чего уставился?
– О, как, – улыбнулся. – Прям с утра ругаться станешь? А спала-то как дитя, улыбалась. Раска, не пойму, ты меня опасаешься?
– Было б кого опасаться, – огрызнулась, поежилась от утренней свежести.
– Не дрожи, сей миг спроворим горячего взвару. Ньял травы запаривает душистые, знает толк. – Ступай вон туда. Стеречь тебя иль сама управишься? – Тихий хохотнул и указал на нос*.
Раска кивнула понятливо, мол, сама, вылезла из-под теплой шкуры и пошла меж спящих вповалку воев, ступая тихо, боясь разбудить.
Возвращалась веселее: водица студеная смыла и сон, и тревогу.
– Хей*, – едва проснувшийся Ньял сел на лавке и поднял вверх руку. – Ты утром красивая, Раска.
– Хей, – уница заулыбалась: уж очень пригожим был варяг с чистым, будто дитячьим взором.
– Запомнила? Молодец! Ты не только красивая, ты умная. У тебя вкусная каша, ты хорошо ее мешаешь ложкой. Я вчера много ел, боялся, что кончится, – Ньял говорил чудно, то и смешило.
– Лишь бы впрок пошло, – Раска перекинула косы за спину, разумев, что те едва не рассыпаются после ночи.
Дошла до своей лежанки, хотела достать из сумы гребень, да задумалась: одно дело дома у очага чесаться, другое – средь воев, какие уж начали шевелиться, просыпаясь.
– Да и пёс с ними, – озлилась. – Чего они не видали-то?
Уселась на шкуру спиной к воям, расплела волоса и взялась за гребешок. Малое время спустя, разумела – тихо стало: не шебуршились, не кряхтели, поднимаясь с лавок, не шутейничали и как вечор не гомонили. С того и обернулась поглядеть.
– Раска, чего замерла-то? – Рыжий, подперев щеку кулаком, глядел неотрывно.
– Может, мне волоса расчешешь, а? – Ярун хохотнул. – Гляди, колтун уж сбился. А ты б с лаской, да плавно.
– Почему не мне? – Ньял пнул Яруна. – Мне больше надо.
– Когда это Ньял Лабрис* просил гребня? – невысокий кормщик-варяг хмыкнул. – Пока твой ремешок на косе не перетирался, ты его не снимал.
– И чего ты, Гунар, встрял? – Звяга надел поршень, притопнул. – Дело молодое, пущай веселятся. Да и я б не отказался от такой-то потехи. Раска, глянь, косматый я, и мне охота гребня твоего испробовать. Иди сюда, не откажи дядьке.
Вои заспорили, захохотали, а Раска слова не молвила и все через Хельги; тот сидел неподалеку, улыбался, глядя на нее. Ни глумливости во взоре, ни шутки обидной: смотрел, будто радовался об ней.
