– Прости, красавица, бус я тебе не принес.
– Да и ладно, – она и не отодвинулась, глядела, как девчонка: глаза широко распахнуты, брови изогнуты. – Лишь бы живой был. А бусы не насытят и не обогреют, звенят только, и что с того?
Хельги уж открыл рот посулить ей и бус, и полотна, и звезду с неба, но заскулил Рыжий:
– Раска, мне бок раскровянили, помираю, – сидел, закатив глаза, и по всему было видно, притворяется. – Иди скорее, обними. Хоть почеломкаемся на прощание.
– Ося, чего у тебя? – Раска отвернулась от Тихого, теперь жалела Рыжего. – Ты погоди, я гляну.
– Не иди к нему, Раска, – Ньял влез. – Он тебя обманывает. У меня большая шишка на голове. Это очень больно.
– Что шишка! – Ярун встрял. – Вот у меня плечо исполосовано и щека расцарапана! Раска, ко мне иди, ко мне!
Тихий ждал, пока Раска сообразит, что парни шутейничают, да начнет потеху. Дождался: уница встала, выпрямилась во весь рост и…:
– Брехуны пёсьи! Ни к кому не пойду! Нашли забаву! Вот накликаете на себя болячек, не обрадуетесь! – ругалась, ногой топала.
Хельги малое время послушал потешную перебранку, а потом уж и задумался: и об Раске, что жалела всякого, кому больно, и о себе, дураке, какому поблазнилось, будто ворохнулась к нему уница.
Глядел на вражью ладью, горевшую ярко, подпаленную пущенной с драккара стрелой, на сосны высокие и ясное синее небо, а мыслями был далеко. Не знал Тихий, что больше гложет его: то ли жалость Раскина, то ли ее злоба. Через малое время порешил, что ее взгляд: не было в нем холода, но и тепла – тоже. Вот оно и грызло больно. А еще более то, что сам, дурень, прилип к ясноглазой, вспыхнул в один миг да с первого погляда.
– Ну уж нет, Раска, – шептал себе под нос. – Так мы не уговаривались. Бегать за тобой, слова ждать ласкового? Тому не бывать. Ничего, пройдет блажь. У меня иное дело есть, да поглавнее. Пока Буеслав Петел жив, я ни за каким подолом скакать не стану.
Тем унял себя, улыбнулся, а миг спустя, понял – рано обрадовался.
– Хельги, тебе взвару горячего дать, нет ли? – Раска подошла, присела рядом. – Ничего не болит? У тебя рубаха-то чистая есть? Я принесу, ты сиди! В суме твоей взять, да? Накинуть надо, озябнешь.
Тихий замер, глядя в ясные глаза окаянной уницы, потом вздохнул тяжко, почуяв, как сердце глупое забилось сильнее:
– Принеси. И рубаху принеси, и взвару. И со мной посиди, – повелел.
– Я мигом, Олежка! – подскочила и бросилась его наказ исполнить.
Хельги и сам не разумел, с чего вдруг заулыбался шире некуда: то ли потому, что бежала завлекательно, то ли потому, что перечить ему не стала.
От автора:
Дотянули до берега - ладьи были плоскодонными, могли пройти и по неглубокой реке. Иногда их перетягивали из протоки в протоку, это было возможным именно из-за плоского дна корабля.
8. Глава 8
– Спаси бо, Ньял, – Раска кинула улыбку пригожему варягу. – Может, свидимся еще. Храни тебя Велес Премудрый.
– Дождись меня, Раска. Я очень скоро вернусь, только уже на кнорре*. Рюрик решил, что воевать на его землях нам нельзя, а торговать можно, – северянин топал за ней по сходням, какие гнулись под его тяжестью, скрипели жалобно. – Мне жаль, что не смог привезти тебя прямо в Новгород. Не любят нас словене, – сказал и улыбнулся широко.
Раска засмеялась, глядя на пригожего варяга, радуясь его чистому взору и доброму голосу. Уж было совсем собралась обнять парня на прощание, да помешал Хельги: взял за рукав и потащил, будто животину на веревице.
