– Excusez-moi, madam… э… – тут до меня, и так заикавшейся от волнения, дошло, что никто из деканов не представился сам.
– Да знаю я, как вы меня обзываете. Говори же.
– Скажите, а эти вещества, что, просто… какая-то отрава? Я имею в виду, как всякие вредные, ничего особенного, никого… неземного?
Выговора не последовало.
– Если бы так, как же вы сопроводили бы меня в видения господина писателя? И переводили тексты методой погружения?
– Может, эта наркота высокотоксичная. И тогда на самом деле всё это… всё это…
– Что, иллюзия? Долгий сон? Последствия интоксикации? Смотри.
Она метнулась к этажерке, схватила какую-то колбу и открыла прежде, чем я успела возразить.
– Смотри, – повторила мадам Мумут, – она же далеко, да? И что ты там видишь?
– Жидкость, скорее фиолетовую. Или нет. Пар? Какой-то газ, или дым, он движ… или… какой-то фигуры странной… ой!
В тот момент, когда второй завиток этого «газа» настиг меня, вместо лица – вернее, маски – преподавательницы появилась красная от перепоя или чего похуже физиономия отца. Я поняла, что сейчас он насчет отчитывать меня за плохо помытую сковородку, и сжалась в ожидании пощечины. Но вот его сменила мама с её карикатурной морщиной на лбу, заливающаяся истерическим монологом о моей бесполезности и лености. Подготовив было защитную речь об отличных успехах в учебе, я осознала, что нахожусь в пыльной больничной палате, и на этот раз выпиской через неделю не отделаться, потому что отделались уже от меня…
– Вон отсюда, – раздался уверенный голос посреди всего этого хаоса.
Я снова стояла – уже сидела, скорчившись – в кабинете, а передо мной была всё та же мадам Мумут с пустой склянкой. Дым рассеивался. Заливисто хохоча.
– Только один создаёт сны и кошмары, мы лишь ориентируемся чуть лучше обычного.
– Кто? Один какой-то человек на… толпу? В смысле, мало кто?
– Это не человек.
– А…
– Сдается мне, ты наконец-то решила проявить похвальную тягу к знаниям? Fort bien. Тогда держи тетрадь. Фраза «Я не буду лезть в непостижимые материи ради моего же блага». На любых четырех языках, кроме родного, по сотне раз на каждом. Я жду.
4. Сон о сказках и архетипах
– Похоже, вместо «кто виноват и что делать» каждого местного школяра рано или поздно начинает терзать вопрос «что это, где это и сколько это продлится».
– А ещё «не умер ли я».
– Меня он не терзал: я об изголовье кровати шишек набил в первый день, а их у трупов или призраков не бывает!
Вся наша честная компания полегла со смеху: да уж, Михаил несколько нарушил философский настрой.
– И всё-таки. Миш, ты сколько здесь учишься?
– Думаю, четвертый год.
– И… что потом? С вами говорили о работе или выпуске?
– Нет. Но есть ведь профессоры. -Ы! Так старомоднее… И приглашенные. И родственники, тоже из истинных. Хотя подожди… кажется, третий год. Но на третьем я провалил зачет по латыни. Тогда, может, пятый?..
– А кто когда что ел? – перебила задумавшегося друга та самая любящая четкие определения девочка-азиатка с косичками, звавшаяся Дайюй. – Я не помню. Но не голодная.
– Я недавно ела что-то на завтрак. Но не ручаюсь.
– А тут есть завтраки?
Дальше бытовых тем пойти побоялись: эффект когнитогенного расщепления проходили все ещё в первые дни учебы. Бывало с вами, что от осознания нахождения в сновидении оно рассыпается или просто исчезает? Вот этот самый эффект. Старшие не единожды заверяли, что ничто и никогда не вырвет нас отсюда: все испили чёрных слёз, сгущенного сумрака. К тому же и в обычной ситуации это признак слабоватого сновидца, да и с тем случается не всегда.
