, чтобы славить то, во что верим. Мы строим их, чтобы отгородиться от той пустоты, в существование которой поверить боимся…»
«Откуда?» – его голос был хриплым шепотом. Он не мог оторвать взгляд от знакомых, чужих слов.
«Один мой знакомый работает в отделе утилизации, – спокойно ответила Магда, наблюдая за ним. – Иногда самые интересные вещи попадают в мусор. Он нашел эту страницу много лет назад. Она застряла в вентиляционной решетке мусоросжигателя. Видимо, ее унесло потоком горячего воздуха. Он знал, чей это почерк, и принес ее мне. Подумал, что однажды она может тебе понадобиться».
Иона протянул руку, но не решился дотронуться. Страница лежала на бархате, как реликвия мученика. Его мученичества. Его предательства.
«Я сжег все, – сказал он, упрямо качая головой, словно пытаясь отогнать наваждение. – Каждую страницу. Я стоял и смотрел, как они горят. Я видел, как они превращаются в пепел».
«Возможно, – сказала Магда. – Но, как сказал один твой предшественник, рукописи не горят. Идеи – тем более. Ты уничтожил носитель, но не то, что на нем было записано. Оно осталось. Здесь, – она коснулась пальцем своего виска, – и здесь, – ее палец указал на сердце Ионы. – А еще, как видишь, оно осталось здесь».
Шок медленно отступал, уступая место холодному, нарастающему ужасу. Одна страница. Если уцелела одна, могли ли уцелеть другие? Могла ли вся рукопись, или ее часть, или хотя бы ее копия, пережить тот аутодафе?
«Нарративная аномалия…» – прошептал он.
Теперь все вставало на свои места. Странное задание Адлера. «Террористы», которые эксплуатируют мифы. Он искал «нулевого пациента». Но что, если пациент – это не человек? Что, если это текст? Его текст. Что, если кто-то нашел его, прочел и… поверил? И теперь пытался претворить его в жизнь, превратив его философскую деконструкцию в буквальный план действий.
Его самые потаенные, самые опасные мысли, которые он считал надежно погребенными, могли сейчас разгуливать по городу, как вирус, облекаясь в плоть и кровь.
«Они используют мою книгу, – сказал он, и в его голосе прозвучало не самомнение, а ужас. – Против них же. Это… это мое оружие, которое кто-то повернул против меня».
«Любое оружие может стрелять в обе стороны, Иона, – тихо заметила Магда. – Особенно оружие, сделанное из слов. Ты создал идеальный инструмент для взлома любой системы верований. Было бы наивно полагать, что никто не захочет им воспользоваться».
Он наконец заставил себя поднять взгляд со страницы и посмотреть на Магду. В ее темных глазах он увидел не сочувствие и не осуждение. Он увидел то, чего боялся больше всего: понимание. Она все это время знала или, по крайней мере, догадывалась. Она ждала, когда он сам придет к этому выводу.
«Что мне делать?» – спросил он. Это был вопрос не к ней, а к пустоте, которая снова разверзлась перед ним.
«Для начала – принять, – сказала Магда и аккуратно свернула бархат вместе со страницей. – Принять, что твое прошлое не мертво. Оно даже не прошлое. А потом – решить, на чьей ты стороне. На стороне тех, кто строит идеальную, но безжизненную тюрьму? На стороне тех, кто, возможно, использует твои идеи, чтобы сжечь эту тюрьму дотла вместе со всеми заключенными? Или…»
Она сделала паузу, протягивая ему сверток.
«…или на своей собственной?»
Иона взял его. Бархат был тяжелым, словно весил гораздо больше одной страницы. Он чувствовал ее жар сквозь ткань, фантомный жар того огня, который не смог ее уничтожить.
