Вернувшись в квартиру, Иона не стал включать свет. Он привык ориентироваться в полумраке, среди силуэтов книжных стеллажей, похожих на древние, молчаливые деревья. Но сегодня темнота была другой. Она казалась гуще, словно воздух в комнате был наполнен невысказанными словами, эхом тех битв, что бушевали в его голове.
Он опустился в свое кресло. Тишина была почти абсолютной. После хаоса на улицах и первобытного треска огня в котельной, это безмолвие действовало на нервы. Оно было неестественным, как затишье перед бурей. Он положил сверток с драгоценной страницей на столик рядом, но не стал его разворачивать. Простого знания, что он здесь, было достаточно.
Именно в этой плотной, выжидающей тишине он впервые услышал ее.
Музыку.
Это была не та музыка, которую он ставил на своем проигрывателе, и не гармонизированный эмбиент Веритаса. Мелодия была тонкой, почти неосязаемой, как нить паутины. Она доносилась, казалось, отовсюду и ниоткуда одновременно – из-за стены, из-под пола, из самой структуры здания.
Это была фортепианная пьеса. Простая, меланхоличная, с повторяющимся мотивом, который был одновременно и знаком, и совершенно чужд. Она звучала так, будто ее играет призрак в соседней, несуществующей квартире. Звук был приглушенным, слегка расстроенным, как у старого, давно забытого пианино, клавиши которого не касались много лет.
Иона замер, прислушиваясь. Он знал наизусть тысячи классических и джазовых произведений, но эту мелодию не мог опознать. Она была похожа на Сати, но ей не хватало его иронии. Она напоминала о Шопене, но была лишена его романтического надрыва. Это была чистая, дистиллированная печаль, переведенная на язык музыки.
Он встал и подошел к стене, разделяющей его квартиру с соседней. Приложил ухо к холодному бетону. Музыка стала чуть громче. Он был уверен, что за стеной никто не жил. Та квартира пустовала уже несколько лет. Он постучал. В ответ – лишь глухое эхо его собственных костяшек. Но музыка не прекращалась. Она лилась, не обращая на него внимания, как подземный ручей.
Это было невозможно. Абсурдно. Но это происходило.
Город продолжал говорить с ним. Но теперь он сменил тон. Он больше не угрожал и не предупреждал. Он делился своей грустью.
Иона вернулся в кресло. Он не чувствовал страха. Только странное, почти сюрреалистическое спокойствие. Если мир решил сойти с ума, сопротивляться было бессмысленно. Оставалось только наблюдать.
Он сидел и слушал эту призрачную мелодию, пока она не растаяла в тишине так же внезапно, как и появилась. В комнате снова стало тихо. Но тишина была уже другой. Теперь в ней было воспоминание о музыке.
Именно в этот момент Кот спрыгнул с подоконника. Он двигался с необычной целеустремленностью. В зубах он что-то держал. Это была мышь. Маленькая, серая, с уже остекленевшими глазками-бусинками. Иона не видел живых мышей в своей квартире уже много лет.
Кот подошел к столику, где лежал сверток, и ловким движением головы положил свой трофей. Он положил мертвую мышь прямо на развернутый кусок бархата, рядом с обожженной страницей «Анти-канона». Маленькое тельце на фоне выцветших чернил и слов о пустоте.
Иона смотрел на этот натюрморт, и его разум отказывался проводить очевидные аналогии. Кот, охотник, принес свою добычу к ногам своего хозяина. Подарок. Жертва.
