Его книга. Его мысли. Его боль, изложенная на бумаге. Она стала полем битвы. Это была не война армий или идеологий. Это была война интерпретаций. Война текстов.
«Эго-Аналитикс» и «Дети Диониса» были двумя фундаменталистскими сектами, поклоняющимися одному и тому же божеству – его рукописи, – но видящими в ней диаметрально противоположные лики: Демона и Бога. Одни хотели изгнать его, другие – короновать. Но и те, и другие были одержимы им. И те, и другие лишали текст его главной сути – сомнения.
Адлер хотел превратить его работу в еще один параграф в своем бесконечном учебнике по психиатрии. Зара – в еще одну священную книгу, требующую слепой веры. Оба хотели одного и того же: присвоить текст, лишить его многозначности и заставить служить своей цели. Убить его, сделав либо научным фактом, либо религиозной догмой.
Внезапно Иону пронзила горькая, убийственная ирония. Он, написавший целую книгу о том, как любая система и любой текст становятся тюрьмой, как только их начинают воспринимать как абсолютную истину, теперь наблюдал, как его собственная книга превратилась в самую страшную из всех тюрем. Одна группа использовала ее, чтобы оправдать существующий порядок. Другая – чтобы построить новый. Но никто не хотел оставаться в том неуютном, свободном пространстве, которое он пытался открыть. В пространстве без ответов.
Он – автор – был наименее важной фигурой в этой войне. Его личность, его намерения, его воля не имели никакого значения. Текст начал жить своей собственной жизнью, оторвавшись от создателя. Он стал вещью в себе, зеркалом, в котором каждый видел то, что хотел видеть.
Иона сел на холодную скамейку. Город вокруг молчал. Видимо, система контроля на время пришла в себя или ее просто отключили, чтобы предотвратить дальнейший ущерб. Но тишина больше не была ни успокаивающей, ни угрожающей. Она была пустой. Это была тишина поля боя после того, как смолкли орудия, а противники разошлись по своим окопам, готовясь к новой атаке.
Что он должен делать? Примкнуть к Адлеру, чтобы остановить безумие Зары, и тем самым помочь укрепить стены тюрьмы, которую ненавидел? Или встать на сторону Зары, чтобы разрушить эту тюрьму, и тем самым развязать кровавый хаос, который приведет к построению новой, еще более страшной?
Любой выбор был предательством. Предательством самого себя и своей работы.
Он достал из кармана маленький, завернутый в бархат сверток. Развернул его. В тусклом свете уличных фонарей он снова посмотрел на обожженную страницу своего прошлого.
«…мы строим их, чтобы отгородиться от той пустоты…»
Они оба были правы. И Адлер, и Зара. Человек боится пустоты. Он готов поверить во что угодно – в порядок, в хаос, в науку, в безумие – лишь бы не оставаться с этой пустотой один на один.
Иона понял, что его война – не на стороне Адлера и не на стороне Зары. Его врагом были они оба. Его врагом была сама идея абсолютной, непогрешимой интерпретации. Он должен был бороться не за ту или иную версию правды.
Он должен был бороться за право своего текста оставаться непонятым. За право на сомнение.
Это была почти невыполнимая задача. Как можно бороться с теми, кто считает тебя либо пациентом, либо богом?
Он не знал ответа. Но впервые за долгие годы он почувствовал не только усталость и страх, но и что-то еще. Что-то, похожее на гнев. Холодный, ясный гнев автора, чье самое сокровенное творение было в корне неверно понято, искажено и превращено в собственную противоположность.
