«Так ты читал мою работу», – сказал Иона. Это был не вопрос.
«Читал? – Зара рассмеялся, и смех его был легким, но с металлическим призвуком. – О, нет. Я не читал ее. Я пил ее. Я вдыхал ее. „Анти-канон“ – это не тот текст, который читают, Архитектор. Это тот текст, которым живут. Он стал кровью в наших венах».
Он поднялся со своего импровизированного трона и начал ходить перед огнем, его фигура то превращалась в темный силуэт, то озарялась пламенем. Он двигался с пластикой танцора или хищника.
«Помнишь, что ты написал в главе „Филология Идола“? – спросил он, не дожидаясь ответа. – „Каждое слово – это надгробие над умершим понятием. Говоря „справедливость“, „истина“, „порядок“, мы лишь вызываем бледных призраков, чья плоть давно истлела. И самый великий обман – верить, что эти призраки реальны“. Гениально! Ты дал нам язык, чтобы описать нашу тюрьму».
Зара остановился и посмотрел на своих последователей. Они смотрели на него с обожанием.
«Посмотрите на них! – он широким жестом обвел толпу. – „Эго-Аналитикс“ называют их маргиналами, носителями когнитивных искажений. Но знаешь, кто они на самом деле? Они – поэты. Художники. Музыканты. Философы. Те, кого система не смогла полностью переварить. Те, в чьих душах остался уголек подлинного, дикого огня. Твоего огня, Иона. Они были разрозненны, потеряны. Твоя книга стала для них знаменем».
«Я писал ее не для того, чтобы создавать знамена, – жестко сказал Иона. – Я писал, чтобы их сжигать».
«Именно! – Зара снова рассмеялся, и в его смехе не было обиды, только восторг от интеллектуального поединка. – Именно в этом твой гений и твоя… трусость. Ты показал, что трон пуст. Но, показав это, ты испугался пустоты и убежал в свою пещеру, к своим книжкам и пыльному блюзу. А что делать нам, тем, кто остался стоять перед этим пустым троном?»
Он подошел к Ионе и наклонился к нему, его голос стал тихим, доверительным, но от этого еще более напряженным.
«Природа не терпит пустоты, Архитектор. Ни физическая, ни духовная. Если ты разрушаешь одну иллюзию, ты должен предложить взамен другую, более сильную. Иначе хаос поглотит все. Адлер и его кастраты предлагают иллюзию Комфорта. Иллюзию стерильной, безболезненной безопасности. Вечное детство в манеже под присмотром строгого, но справедливого отца. Самая жалкая, самая презренная из всех иллюзий!»
Его голос снова набрал силу, и он выпрямился, обращаясь ко всем.
«Они говорят нам: не чувствуйте! Боль – это симптом, который нужно лечить. Страсть – это гормональный сбой. Любовь – химическая реакция. Они превратили жизнь в уравнение, которое нужно решить! Но мы говорим – НЕТ! Мы говорим, что боль – это доказательство того, что ты жив! Мы говорим, что страсть – это огонь, который плавит старые цепи! Мы говорим, что любовь – это прыжок в бездну с надеждой, что у тебя вырастут крылья!»
Толпа отозвалась одобрительным гулом.
«Я не предлагаю им анархию, – Зара снова посмотрел на Иону. – Анархия – это лишь обратная сторона тирании, такой же скучный порядок, только вывернутый наизнанку. Я предлагаю нечто большее. Я хочу дать им новую Иллюзию. Сильную, прекрасную и жестокую. Иллюзию Человека-Творца. Того, кто не ищет смысл, а создает его. Того, кто не следует правилам, а пишет их своим танцем. Того, кого ты сам, в своих черновиках, назвал „Homo Saltans“ – „Человек Танцующий“».
Сердце Ионы замерло. «Homo Saltans». Этот термин он использовал в самых ранних, самых радикальных набросках, которые, как он был уверен, сжег первыми.
