***
– Ты спишь, – вердикт, заставляющий вздрогнуть и проснуться, звучит угрожающе.
И глаза я открываю, вижу Яну, что рядом когда-то успевает примоститься, рассматривает, положив подбородок на кулаки, меня.
– И с нами не занимаешься, – около подлокотника, надо мной нависает Ян.
– А мы кушать хотим, – Яна наклоняет голову.
– И гулять.
– Что, вчера не нагулялся? – я тру руками лицо.
И встать, в самом деле, требуется, накормить монстров, но в голове запускают грохочущий фейерверк.
Разламывают череп по швам.
– Не-е-ет.
– Жаль, потому что сегодня гулять мы не идём, – улыбка вместо ехидной выходит кривой, но без разницы.
Суслики всё равно не замечают, они дружно вопят:
– Почему?!
Их крик меня добивает, ввинчивается в мозг, заставляет помчаться в туалет с ванной, зажимая рукой рот.
И выворачивает меня долго и впустую: ела я последний раз вчера и здесь, поэтому живот сводит от скручивающих спазмов. Меня трясет, и я с трудом стираю выступившую на лбу испарину. Добираюсь по стеночке до раковины и долго умываюсь, не обращая внимание на стук и вопли сусликов.
Наверное, надо ответить.
Успокоить.
Вот только няня из меня, правда, хреновая, а чёрная вспышка с оглушительным звоном в ушах накатывает слишком быстро. И я успеваю только оттолкнуться, чтобы не пробить голову об угол ванны.
Проваливаюсь в гулкую темноту.
***
– Даша.
– Даша, ты меня слышишь?
– Ох ты батюшки, что творится!
– Даша, открой глаза.
– Такая молодая и такое!
– Даша, посмотри на меня.
– Кирилл, а Даша живая?
– Алла Ильинична, увидите отсюда детей! Даша…
Мне холодно и почему-то мокро.
Больно.
И глаза разлеплять совсем не хочется. Не получается, зато стон, когда меня встряхивают, как тряпичную куклу, вырывается сам, и глаза от последовавшей следом хлесткой пощёчины всё же приходится открыть.
Увидеть пред собой Кирилла Александровича.
Что с запредельной синевой глаз и со странным выражением лица, совсем рядом.
– Ты почему не сказала, что тебе плохо?! – он держит крепко.
Почти больно.
Злится.
– Я монстров испугала, да? – я спрашиваю очевидное.
Чувствую, как всё тело ломит, и вообще оно не моё, чужое.
Непослушное.
И до головы я через это непослушание тянусь упрямо, ощупываю затылок, чтобы от боли тут же зашипеть.
Скривиться.
– Ты меня испугала, Штерн, – Кирилл Александрович убирает мою руку, просит, удивляя до безмерности, мягко. – Не трогай.
– Не трогаю, – я замираю, смотрю на него. – Всё плохо?
– Сейчас поедем и узнаем.
– Куда? – я испуганно моргаю.
Хватаюсь мертвой хваткой за его руку, не даю встать с края дивана, на котором я и лежу.
– В больницу, Штерн, – Кирилл Александрович вздыхает, заправляет неожиданно прядь волос мне за ухо. – Я не невролог, не нейрохирург и даже не травматолог, поэтому сказать серьезно или нет я не могу.
– А суслики?
– С сусликами, как ты говоришь, Дарья Владимировна, пару часов посидит Алла Ильинична, моя любознательная соседка, – он поясняет с усмешкой.
Подхватывает меня на руки ещё более неожиданно, и я давлюсь очередным вопросом, когда он страдальчески стонет:
– Господи, Штерн, ну хотя бы иногда просто помолчи.
7. Глава 6
– Так сколько у вас экзаменов нынче, Дарья Владимировна? – Степан Германович, нейрохирург и друг Кирилла Александровича, вопрошает весело, прокручивается на стуле к окну и снимок мой рассматривает.
– Четыре.
– И как? – он оглядывается с заинтересованным видом.
– Нормально, – я отвечаю расплывчато.
