– Угу, но давай-ка на МРТ всё ж сходим, Дарья Владимировна, – поднимаясь, предлагает Степан Германович, подмигивает внезапно. – Для успокоения некоторых.
Некоторые скептически хмыкают над моей головой, но не возражают.
Возражаю я.
Но, как отрезает Лавров, детскому саду слова не давали.
***
– Ставлю на переутомление, сотряса нет.
– Сотряс есть, Стива.
– Сколько, мальчики?
– Давай на пятёрку.
– Скучно. Предлагаю на бутылку «Инчмоан», девяносто второго.
– А давай. Ань, разбей. Всё, Кирюха, ждём с виски в гости.
– Или я вас, – Кирилл Александрович хмыкает.
А я… я в праведном гневе.
Нет, это нормально вообще спорить на меня?!
Люди, где ваша совесть?!
Я ж за стенкой сижу, а вы даже дверь толком не закрыли, и стены между двумя смежными кабинетами, к вашему сведенью, тонкие.
Всё слышно.
«Штерн, подожди здесь, – я мысленно передразниваю Кирилла Александровича, – нам надо поговорить».
Ага, как же.
Поговорить.
– А вообще, Кирюха, не дури, – Степан Германович вздыхает. – Твоей отличнице отдохнуть надо, отоспаться, а не с монстрами сидеть.
– Вот-вот, Кирилл, – звонко сообщает Аня.
Иль Анна Вадимовна, что делала мне МРТ и что, как я поняла, приходится Степану Германовичу женой.
– Забыл, как мы учились?
– Такое забудешь, – Лавров фыркает.
– Ну так чего тогда зверствуешь? А ребят к нам привози. Я в отпуск скоро пойду.
– С завтрашнего дня и на месяц, Ань?
– Нет, – Анна Вадимовна замолкает, спрашивает после повисшей тишины осторожно. – Что Ника…?
И Кирилл Александрович отвечает не сразу, а когда заговаривает, то его голос кажется странным, деревянным.
Без намёка на эмоции:
– Ничего. Вчера звонила, всё… сложно.
– Поперло его тоже, будто ближе… – Степан Германович бросает с досадой.
А Анна Вадимовна его обрывает:
– Стёп. Мы все всё знаем.
А вот я нет.
И, пусть это плохо, но мне любопытно: и кто такая Ника, и что сложно, и кого куда поперло, вот только узнать мне это не суждено. Звенит в кабинете телефон, а Кирилл Александрович выглядывает ко мне.
Объявляет, что нам пора.
***
После катания на ручках нашего Красавчика ехать с ним в машине несколько… неуютно.
Всё же я не привыкла, что меня носят на руках, тем более преподаватели. Да меня вообще последний раз па таскал от дивана до кровати, когда я упрямо сидела со всеми и отчаянно пыталась не заснуть.
В одиннадцать взрослой быть хочется очень.
А сейчас… сейчас я внимательно смотрю в окно и косые взгляды Кирилла Александровича старательно игнорирую.
Что, боится, что я вновь отключусь?
Зря.
Чувствую я себя хорошо, даже мигрень прошла, и больно только прикасаться к затылку. Шишку, пусть и небольшую, я таки заработала.
– Дарья Владимировна, – Кирилл Александрович, когда мы проезжаем очередную развязку и притормаживаем на светофоре, окликает негромко, произносит медленно, – я… хотел бы… извиниться.
Че-го?!
Спасибо, Кирилл Александрович, что говорите, когда я сижу.
Упасть второй раз за день – это перебор.
– Это вы за ставку на диагноз? – я соплю обиженно.
И даже к нему поворачиваюсь, отрываюсь от рассматривания крайнего ряда машин, рассматриваю теперь его и сжатые на руле руки.
– Что? – он с недоумением смотрит на меня.
После ж, поняв, усмехается:
– Нет, я про детей.
И предполагать, что там про детей, я не рискую, поэтому ограничиваюсь лишь вопросительным поднятием бровей, жду продолжения.
А Лавров тяжело вздыхает и, плавно трогаясь на зелёный, неохотно скрипит:
– Ты была права: я ужасный дядя и я не должен был детей оставлять с тобой.
