– Вам их жалко стало?
– Ну и это тоже, – меня меряют задумчивым взглядом, – но… у тебя переутомление, доходящее до потери сознания, и две недели сессии, после которых надо отдохнуть, а не с чужими детьми сидеть. Голову ты из-за меня едва не проломила. Прости.
Не только.
Но разубеждать я его не буду, не стану рассказывать про маму, поэтому я только киваю головой, забываю окончательно все слова, когда он свою речь заканчивает.
Отрезает резко:
– Короче, считай, что я всё аннулирую и забываю. Ты мне больше ничего не должна.
Кирилл Александрович выруливает на знакомую улицу.
И я смотрю на проплывающие мимо вывески магазинов, посмотреть же на Лаврова я почему-то не могу.
И почему-то завизжать от радости, выплясывая ламбаду, я тоже не могу.
Мечта исполнилась, Дарья Владимировна.
А где радость?
– Пей витамины, спи, больше гуляй на свежем воздухе. Отдыхай, Штерн.
Ну да, тем более витамины – на даже знать не хочу какую стоимость – он мне уже заботливо купил, оборвал все возражения, что я сама могу, одним взглядом.
И деньги Лавров не взял.
– А суслики? – я спрашиваю торопливо.
Хмурюсь, потому что до моего дома осталось два светофора, а мне нужно получить его ответ, узнать.
– Что, суслики? – Кирилл Александрович удивляется.
Хмурится непонимающе.
И в глазах его спокойствие, которое – снова почему-то – жутко раздражает, непомерно бесит даже.
Или это всё от того же переутомления?
Перепады настроения и повышенная раздраженность как раз ведь в перечне симптомов.
– С ними кто будет сидеть? – я поясняю терпеливо.
Я же помню, что у постоянной няни, Софьи Павловны, сломана нога. Три няни до меня не выдержали и недели, и единственное агентство – надежное по мнению Лаврова – больше нянь не предоставляет. И с улицы брать кого попало Кирилл Александрович не может, а соседка, Алла Ильинична, готова оставаться с монстрами лишь по большой милости и исключительно на пару часов.
– Со мной будут, – помолчав, всё же отвечает он.
А я хмурюсь в очередной раз.
И очередь уточнять теперь моя:
– С вами?
– Со мной. В больнице, Штерн, – Кирилл Александрович поясняет раздражённо, с ударением на каждое слово. – Будут сидеть в моём кабинете.
Наверное, головой я все же ударилась сильно, поскольку от его слов в ней начинает что-то звенеть, а меня тошнить, потому что… нет.
Так нельзя.
Я ведь знаю и помню.
Но… не моё дело.
И Лавров уже останавливается у моего подъезда, и дверь, наклоняясь, он открывает сам. Намек, что мне пора, прозрачней некуда.
– До свидания, – я отстегиваюсь и выхожу, не глядя на него.
Делаю два шага к подъезду, слышу, как хлопает дверь, а после я разворачиваюсь и возвращаюсь. Тяну дверь на себя под любопытными взглядами бабок всего двора, что сгруппировались на детской площадки.
Плевать.
– В одностороннем порядке договор так просто не расторгнуть, – я сообщаю Лаврову с предельной любезностью, выпаливаю на одном дыхании, – и у меня есть расписка, Кирилл Александрович, в которой также указано, что я обязуюсь сидеть с детьми месяц, поэтому ничего вы аннулировать не можете. Завтра я приду в восемь.
Кажется, я переборщила.
Напутала с правовыми формулировками, потому что Кирилл Александрович молчит, смотрит на меня странно, непонятно.
Долго.
Разглядывает, словно первый раз видит.
– Штерн, ты совсем идиотка?! – он растягивает слова.
И, пожалуй, это даже не вопрос, а насмешливо-удивлённое уточнение.
Констатация факта.
