Когда поезд въехал в пригороды Люцерны – анжерской столицы, – мать разбудила меня со словами:
– Софи, погляди в окно! Мы с папой никогда в жизни не видели таких красивых зданий! Выйти и прогуляться сейчас нельзя, но когда-нибудь мы обязательно сюда вернëмся…
Зелёный пригород, с его старинными усадебными домами и виноградниками, быстро сменился мощёными улочками и бульварами. Над Люцерной розовело закатное небо. Вода в каналах блестела, отражая свет десятков уличных фонарей, – огромный город готовился к ночи, неспешно разжигая свои огни. В окне промелькнул фасад старинной церкви, за ним – остатки большой крепостной стены, древняя базилика… (Я ещë не знала подходящих слов для описания этих величественных строений, и могла только тыкать пальцем: «Смотри! Смотри!») И вот наконец – поезд выехал на мост через самую широкую и спокойную реку, какую мне доводилось видеть. Вода в ней текла так медленно, что казалось, она не движется вовсе. А над рекой, задевая фасад собора, – громадного и острого, как зубчатая скала, – висело кроваво-красное солнце.
Масштабы этого города поразили меня! Ведь я никогда не была даже в Шлоссе – столице Туманных гор, – которая по сути своей тоже была всего лишь большой деревней…
Ещë несколько кварталов, и поезд тихонько затормозил у здания вокзала – не менее монументального, чем все столичные постройки. По перрону сновали людские толпы: пассажиры и провожающие, грузчики и проводники. Я не пыталась считать, но отчëтливо понимала, что людей на станции было ничуть не меньше, чем жителей в нашей сноудонской деревеньке. Глядя на них в окошко, я так и застыла с открытым ртом.
Из носовой части вагона вдруг послышался неприятный металлический скрежет. Несколько ударов и громкий скрип. Отец нахмурился, прислушиваясь к незнакомым, тревожным звукам. Однако пару минут спустя в дверном проëме показался Август Фурнье.
– Меняем локомотив! – он одарил отца и мать одной из своих гипнотических улыбок и быстрой походкой умчался по коридору, заглядывая в каждое следующее купе.
Это был последний раз, когда я видела его курносое, жизнерадостное лицо, умеющее внушить всем и каждому чувство спокойствия…
Новый локомотив перевëл вагоны на дальний путь. Однако, едва отъехав от здания вокзала, поезд снова остановился. На улице к тому моменту совсем стемнело: яркие огни платформы остались позади, и рельсы теперь освещали только далëкие уличные фонари.
Всë, что случилось дальше, отпечаталось в моей голове лишь каким-то тревожным и кратким мигом. Устав сидеть в темноте, отец подëргал цепочку настольной лампы, но свет отчего-то не загорелся. Желая размяться, он устало поднялся на ноги и стал расхаживать по крохотному для его габаритов купе – от двери до стола, от стола до двери. С хрустом потянулся, разок зевнул, скучая взглянул в окно… и вдруг – застыл, точно охотничий пёс.
Лицо его вытянулось в болезненную гримасу – такую неестественную для вечно спокойной каменной глыбы.
– Надо бежать, – обернувшись, сказал он матери.
Я тоже прилипла к окну и успела заметить, как по щебёнке проплыли несколько алых мантий. Подобно призракам, люди в капюшонах вспорхнули по железным ступеням и тихо вошли в вагон.
Отец уже выглядывал в коридор. Едва успев осмотреться, он снова захлопнул двери, и более того – запер их на замок. Тишину разорвали отдалëнные шум и крики.
– Инквизиция?! – пропищала мама.
