Уж лучше мне было остаться здесь – в цирке, – где волшебство ловко пряталось под маской простого фокуса.
Выйдя из кабинета Мадам Же-Же, я испытала такое невероятное облегчение, что забыла и про усталость, и про больную ногу: мне не только дали кров и пропитание в самом невероятном на свете месте, но к тому же – как объяснил Апсэль – собирались платить ещë и «крохотную зарплатку» за исполнение роли Пьеро в комедийных сценках. Это было стократ лучше, чем детский дом, стократ лучше чем монастырь, и уж тем более – неизмеримо лучше, чем холодный пол люцернского вокзала! Нельзя было и представить более удачных обстоятельств, чтобы дождаться родителей из тюрьмы в этом большом, незнакомом городе… (К слову, о своих дальнейших планах я решила умолчать, опасаясь, как бы директриса не передумала брать Пьеро на короткий срок).
Видя моë счастливое возбуждение, Апсэль решил показать мне цирковой городок, а вместе с ним и всех его обитателей, кто пока ещë не улëгся спать.
Первым делом ветеринар привëл меня обратно в шапито. Трибуны в этот поздний час были темны и пусты, а вот манеж, напротив, освещали яркие софиты. Здесь, очевидно, шла репетиция. На песке, посредине круга, стоял аквариум, так восхитивший меня на сегодняшнем представлении. Вблизи он оказался ещë крупнее, чем выглядел с трибун, и был похож на гигантскую пробирку, вышиною почти с трëхэтажный дом… А внутри пробирки, уложив локти на стеклянный край и изящно повиливая хвостом, парила величественная русалка-тритониада. Пусть аквариум и был огромным по меркам обычного человека, для неë он казался скорее маленькой комнатушкой (ростом морская нимфа была не меньше четырëх с половиной метров – и это ещë без учëта двух полупрозрачных плавников, которыми оканчивался еë синевато-зелëный хвост). Кроме того, эта так называемая «комнатушка» была абсолютно пуста: в ней не было ни песка, ни зелёных водорослей, хоть сколько-нибудь напоминающих о морских глубинах, – ничего, что могло отвлечь праздного зрителя от созерцания такого диковинного создания.
У колёсной площадки, на которой держалась эта монументальная конструкция, крутился человек в полосатом плавательном костюме. Худой и длинный, со странно выгнутыми коленками, он напоминал не то большую цаплю, не то лягушку, вытянувшую ноги в широком прыжке. Высоко задрав голову и приподняв на лоб очки, очевидно призванные защитить его глаза от солëной воды, он что-то кричал русалке, но та лишь упрямо дëргала головой.
– Это Нани и Бруно, – не желая прерывать их горячий спор, прошептал Апсэль. – Бруно у нас гуттаперчевый человек, а Нани… ну, словом, ты и сама прекрасно видишь, кто у нас Нани!
Мы остановились у бортика манежа, наблюдая – как объяснил мне ветеринар – «волнующий и прекрасный процесс рождения нового номера».
– Да брось ты, Нани! – надрывался Бруно, чтобы докричаться до русалки-тритониады. – Дело на две минуты: войду и выйду! Ни одно шоу для взрослых без этого не обходится – загляни ты в любое кабаре после полуночи!
– Да?! – Нани раздражённо махнула хвостом и, перевалившись животом через край аквариума, нависла над акробатом. – Вот только ничего живого эти танцовщицы в себя не засовывают!
Бруно в ответ почесал затылок, тем самым разбросав по сторонам снопы вспыхнувших в свете софитов брызг.
– Ну… – протянул он.
Русалка недоверчиво сощурилась:
– Или засовывают?.. – несмотря на внушительные размеры морской нимфы и её очевидное недовольство собственным собеседником, голос еë звучал певуче и нежно.
