Драгоценности внутри казались раскалёнными, прожигающими ткань и кожу. Мамины сапфиры… Папина ласточка… Я зажмурилась, пытаясь заглушить голос совести, шепчущий о предательстве их памяти. «Ради жизни. Только ради жизни.»
И вот, наконец… шаги по гравию дорожки. Спешные, словно мужчина боялся, что я исчезну.
Из темноты, со стороны дома выплыла фигура лорда Чарльза Уитмора. Он был без сюртука, в белоснежной, идеально отглаженной рубашке и тёмном жилете. На плечи небрежно накинут плед. Его взгляд, острый и всевидящий даже в полумраке, мгновенно нашёл меня в моём укрытии и, конечно, сразу узнал…
Лицо мужчины мгновенно исказилось. Там промелькнуло удивление, работа мысли, облегчение, былая обида и… вновь предвкушение.
— Маркиза Грей, наносящая ночные визиты? — его голос прозвучал в ночной тишине резко, без тени прежней томной неги, но, при этом, чуть выше обычного, чуть напряжённее. — Признаться, это превосходит даже мои ожидания относительно вашей… решительности. Или это отчаяние вас привело? — он остановился в двух шагах, скрестив руки на груди, и смерил меня взглядом. Его поза, наклон головы — всё дышало превосходством и ожиданием объяснений. — Вы осознаете, надеюсь, чудовищную безрассудность вашего поступка? Одно слово, одна случайность — и ваша репутация, миледи, будет растоптана в грязи. Навсегда.
Его слова были неприятными, издевательскими. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и убежать. И вот этому человеку я хотела доверить своё сердце?!
И я бы убежала, если бы не видела кое-что ещё.
За напускной дерзостью, за раздражением мужчины сквозило напряжение. Как у человека, играющего опасную роль. Он знал, что дуэль — не просто формальность. Он знал о руке капитана, но также знал и о его репутации боевого офицера. Даже с повреждённой рукой, Эдмунд Хардфорд не был тем, кого можно безнаказанно оскорбить. Завтрашний рассвет нёс не только возможность победы, но и реальный, осязаемый риск. Риск боли, увечья… или позора, если дрогнет. И этот страх, тщательно скрываемый под маской презрения, будто бы обжигал его изнутри.
Я надеялась, что моя явка была для него не просто неожиданностью — она была спасением, возможностью выйти из игры, не рискуя жизнью и конечностями, — ведь всегда можно будет скинуть вину на просьбу леди. И эта мысль, должно быть, приносила ему огромное, тайное облегчение, которое он сейчас яростно маскировал показным гневом и высокомерием.
Я почувствовала, как жар стыда заливает лицо под капюшоном. Он знал. Он прекрасно знал, зачем я здесь, и наслаждался моим унижением, моей беззащитностью. Он стоял на своей территории, в своем саду, а я была здесь незваной просительницей.
— Я… я пришла поговорить о завтрашнем утре, — выдохнула я, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла. — О дуэли. Её нельзя допустить.
Он слегка наклонил голову, рассматривая мою фигуру открыто… неприятно…
— Нельзя? Интересно… Капитан вызвал меня на дуэль. А я принял вызов, так как кодекс чести священен. Или вы, леди Грей, предлагаете мне струсить? Прослыть трусом? — он сделал шаг ближе. В нос ударил запах спиртного, словно мужчина глушил страх крепкими напитками. Он боялся. Боялся дуэли, боялся Хардфорда, боялся выглядеть трусом. И моё предложение было его тайным спасением. — И ради чего? Ради ваших… угрызений совести?
