– Что? Йосеф ошарашенно огляделся. – Мы проговорили всю ночь?
– Всю ночь. А я тебе даже кофе не предложил. Стыдно. – Джинн махнул рукой, и в воздухе появился стеклянный стакан с прозрачной жидкостью, от которой тут же ударил в нос резкий запах аниса.
Йосеф нахмурился:
– Это что?
– Арак. Хороший, между прочим – в Мардине человек проверенный делает. Выпьешь – и никто не станет спрашивать, где ты пропадал всю ночь. По запаху, что выпил, уснул у колодца, а всё остальное… ну, приснилось на ночном ветру. Колодец-то проклятый!
Йосеф нехотя взял стакан. Жидкость обожгла горло, но была приятной на вкус. Джинн сразу же схватил Йосефа в объятия и в мгновения ока они очутились у колодца.
– Ты это, заходи, если что. Или я сам зайду, – сказал на прощание джинн, превращаясь обратно в котика.
В этот же момент из-за угла послышались шаги и появился Авигдор, который тоже провел эту ночь явно не дома.
– Йосси! Ахи! – это был голос Авигдора. – Ты что, наотмечался где-то и у колодца уснул?
Йосеф медленно повернулся к своему другу, пошатываясь – то ли от стакана араку залпом, то ли голова просто закружилась от стремительного подъема.
– Я… не помню…
Авигдор вздохнул и потянул его за руку:
– Ну ладно, хоть ночи теплые. Пойдем, я тебя домой доведу.
Йосеф покорно зашагал за ним, но на последнем повороте оглянулся. Колодец стоял, как обычно – немой и безжизненный. Только на краю камня, где ещё не высохла роса, сидел хороший котик с янтарными глазами и грелся в лучах солнца, которое начало показываться из-за горизонта.
1
В начале XIX века Османская империя напоминала гигантский механизм, скрипящий под тяжестью собственного веса. Бесконечные канцелярии, горы документов, тысячи чиновников – всё это создавало иллюзию кипучей деятельности, которая не столько управляла, сколько имитировала управление.
Стамбул, сердце империи, был городом, где бумага значила больше, чем сабли янычар или золото султанской казны. В бесчисленных диванах и дефтердарлыках (финансовых ведомствах) чиновники день за днём переписывали, заверяли, архивировали. Каждое решение, даже самое незначительное, должно было пройти через десятки рук, обрасти печатями, быть занесённым в реестры.
Один французский дипломат, посетивший Порту в те годы, с изумлением писал: "Здесь считают, что если документ составлен, подписан и положен в нужный ящик, то дело сделано. Неважно, исполнено ли оно в действительности – важно, что оно учтено."
Империя жила по ритуалу, а не по результату. Чиновники, от мелких катибов (писцов) до высоких пашей, ревностно охраняли свои обязанности, но сама работа часто сводилась к бесконечному перекладыванию бумаг из одной папки в другую.
Османская бюрократия обладала удивительным умением превращать реальные проблемы в абстрактные записи. Например, если в далёком пашалыке вспыхивало восстание, местный губернатор отправлял донесение в столицу. Там его рассматривали, составляли ответ, отправляли предписание – и на этом успокаивались. Фактически мятеж мог продолжаться месяцами, но раз о нём доложили "по инстанции", считалось, что система сработала.
Даже финансовые дела тонули в бумажной трясине. Налоги собирались неэффективно, казна пустела, но вместо реформ чиновники предпочитали создавать новые реестры убытков. Один из великих визирей эпохи, отчаившись разобраться в бумажной волоките, якобы воскликнул: "Легче выиграть войну, чем найти нужный документ в наших архивах!"
