"Он мой сын!" – вскрикнула женщина, вцепившись в плечи мальчика.
Отшельник медленно покачал головой, и в этом движении была вся печаль мира. "Он сын огня," – поправил он мягко, доставая из складок одежды маленькую глиняную лампу. В ней не было ни масла, ни фитиля, но когда старик подул на нее, внутри вспыхнуло пламя – красное, как заря в ночь рождения Агниша.
Мать почувствовала, как пальцы сына становятся горячими. Слишком горячими. Она попыталась удержать его, но ее руки прошли сквозь плоть ребенка, словно сквозь дым костра. На мгновение Агниш стал прозрачным, как пламя свечи, и женщина в ужасе отпрянула.
Отшельник взял мальчика за руку – именно за ту, где горел таинственный знак. "Смотри," – прошептал он, и пламя в лампе ожило, вытягиваясь в огненную ленту, которая начала рисовать в воздухе картины будущего.
Они видели города, объятые очищающим пламенем. Людей, падающих на колени не от страха, а от прозрения. И самого Агниша – но уже взрослого, с глазами, полными звездного света. Пламя показывало, как он будет ходить среди людей, но никогда не станет одним из них. Как его слова будут падать, как искры, в готовые сердца. И как однажды…
Внезапный взрыв ослепительного света заставил всех зажмуриться. Когда мать снова открыла глаза, ей показалось, что на миг она увидела две фигуры вместо одного ребенка – маленького Агниша и кого-то другого. Высокого. Горящего. Бессмертного. Но видение исчезло так же быстро, как и появилось.
"Я вернусь, когда придет время," – сказал отшельник, уже поворачиваясь к выходу из деревни.
"Когда?" – крикнула ему вдогонку мать, чувствуя, как сердце сжимается от предчувствия.
Старик обернулся. В его глазах полыхало что-то древнее, как сами горы. "Когда погаснет последний светильник в храме Лунной Реки. Когда железные птицы закроют солнце. Когда он впервые поймет, что значит – гореть."
И с этими словами он растворился в солнечном свете, будто его тело было соткано из утреннего тумана. Агниш поднял руку – знак на ладони теперь светился мягким золотистым светом, видимым даже сквозь ткань рубахи.
Мать обняла сына, и в этот момент она поняла страшную правду – ее мальчик никогда не будет принадлежать только ей. Где-то вдали, в храме Лунной Реки, который никто в деревне не посещал уже много лет, погас первый светильник. А в тени большого дуба стоял деревенский жрец, и его губы шептали первое проклятие.
Знойный воздух дрожал над растрескавшейся землей, наполняясь мертвым шелестом высохшей травы. Агниш босыми ногами ступал по пыльной тропинке, и с каждым шагом поднимались маленькие вихри пепла – все, что осталось от некогда зеленых лугов вокруг Кхарвы.
Он помнил, как три года назад здесь шумели сочные травы, в которых прятались кузнечики. Теперь же земля напоминала кожу древнего ящера – серую, потрескавшуюся, безжизненную. Даже ящерицы покинули эти места, оставив после себя лишь призрачные отпечатки лапок на глиняном дне пересохшего ручья.
– Опять у колодца? – хриплый голос за спиной заставил Агниша обернуться.
Старый Тенг, некогда самый зажиточный земледелец в деревне, сидел на корточках у своего пустого амбара. Его когда-то могучие руки, привыкшие сгибать упрямых быков, теперь беспомощно лежали на коленях, пальцы судорожно сжимали горсть пыли.
– Вода еще есть? – спросил Агниш, хотя знал ответ.
Тенг лишь покачал головой и показал на деревянное ведро у своих ног. На дне плескалась мутная жижа, больше похожая на жидкую грязь.
