– Последнее. Сегодня утром.
Агниш подошел к колодцу – глубокому, выдолбленному еще прадедами. Камень, брошенный в черную пасть, долго не издавал всплеска. Когда же звук наконец донесся, он был глухим, словно доносился из самого чрева земли.
– Опустился еще на три ладони, – пробормотал кто-то из собравшихся у колодца женщин.
Они стояли с пустыми кувшинами, их глаза – выжженные солнцем и безнадегой – следили за каждым движением веревки, на которой опускали ведро.
– Жрец говорит… – начала одна, но тут же замолчала, бросив взгляд на Агниша.
Мальчик сжал кулаки. Он знал, что говорит жрец.
"Это он наслал засуху. Его знак выжигает землю. Пока он здесь – дождь не пойдет."
Ветер, горячий как дыхание печи, принес с собой запах гари. Где-то за холмами горел лес. Агниш закрыл глаза, и странное чувство охватило его – будто он чувствует тот огонь. Будто он может протянуть руку и…
– Агниш!
Резкий оклик заставил его вздрогнуть. Мать стояла на краю деревни, ее фигура казалась искаженной в дрожащем от зноя воздухе.
– Иди домой! Быстро!
В ее голосе слышалась тревога. Агниш бросил последний взгляд на колодец, где женщины теперь спорили из-за последней кружки мутной воды, и побежал.
Пыль вздымалась за его босыми ногами, оседая на высохших стеблях пшеницы – чахлых, желтых, давно переставших быть пищей.
Дома его ждал сюрприз.
На столе стоял кувшин. Наполненный до краев.
– Откуда…?
– Отшельник, – коротко ответила мать. – Принес сегодня на рассвете. Сказал…
Она замолчала, глядя, как сын жадно припадает к воде.
– Сказал, что скоро ты научишься находить воду сам.
Агниш остановился, капля за каплей стекала по его подбородку.
– Как?
Мать молча взяла его руку и развернула ладонью вверх. Знак пламени, обычно едва заметный, сейчас горел – не метафорически. По коже расходились крошечные золотистые прожилки, будто корни огня.
Где-то вдали, за пределами деревни, прогремел гром. Но не дождя.
Это горели леса.
И Агниш впервые почувствовал – этот огонь зовет его.
Перед рассветом, когда даже сверчки замолкали в предвкушении зноя, Агниш пробирался по тропинке к угольным ямам на окраине деревни. Воздух уже был густым и тяжёлым, пропитанным запахом тлеющей древесины. Его босые ноги знали каждую кочку на этом пути – за три года работы у старика Вэя он мог пройти его с закрытыми глазами.
За холмом открывалась выжженная площадка, усеянная чёрными, как ночь, земляными курганами. Это были угольные печи – глиняные купола, из щелей которых струился едкий дым.
– Опять проспал, щенок! – раздался хриплый голос из-за ближайшего кургана.
Старик Вэй, сгорбленный, как высохший куст можжевельника, ковырял палкой в одном из куполов. Его лицо, покрытое сетью морщин и пятен сажи, напоминало карту выжженной земли.
– Не проспал, – пробормотал Агниш, беря в руки длинный железный костыль.
– Тогда почему я уже час один ковыряюсь? – Вэй плюнул в сторону, и слюна, не долетев до земли, испарилась в раскалённом воздухе.
Агниш не ответил. Он подошёл к ближайшей печи и начал простукивать её костылем, прислушиваясь к звуку. Каждая печь пела по-разному – глухой звук означал, что уголь ещё не готов, звонкий предупреждал об опасности обвала.
– Эту можно вскрывать, – сказал он, указывая на крайний курган.
Вэй хмыкнул, но кивнул.
Работа началась. Лопатами они срывали верхний слой глины, и сразу же на них обрушивался волад жара – будто открыли дверцу адской печи. Агниш, не моргнув, совал голые руки в раскалённую золу, вытаскивая куски древесного угля. Его пальцы давно покрылись огрубевшей кожей, которая не чувствовала боли.
