И вдруг…
Лонг закричал.
Все закричали.
Агниш почувствовал жар на щеке – не от удара, а от чего-то другого. Он поднял руку, коснулся мокрого места.
Пальцы обожгло.
Кровь Лонга… кипела у него на лице.
– Колдун! – кто-то завопил.
Дети разбежались, таща за собой Лонга, который непрерывно орал, глядя на свои пальцы – они были красными, будто обожжёнными.
Агниш стоял один посреди улицы, трогая щёку.
Знак на его ладони пылал.
А в пыли у ног валялся растоптанный хлеб.
И первый за три года дождь из его глаз капал на высохшую землю.
Сумерки опускались на Кхарву, окрашивая голодные лица в синеватые тона. Агниш сидел на крыльце, разминая в пальцах кусок странного синеватого угля, который дал ему старик Вэй. В животе урчало – мать второй день отдавала ему свою порцию лепешек.
Вдруг из-за угла амбара мелькнула тень.
Старик, которого Агниш узнал – это был Тайсо, когда-то лучший гончар деревни, – крался вдоль стены, озираясь по сторонам. Его костлявые пальцы дрожали, когда он потянулся к мешку с зерном, оставленному у двери кузницы.
Агниш замер. Он видел, как Тайсо судорожно засовывал горсть зерна за пазуху, как его впалые щеки дергались от каждого шороха.
– Я… я птицам… – прошептал старик сам себе, словно оправдываясь перед невидимым судьей.
Сердце Агниша бешено заколотилось. Он должен был закричать, поднять тревогу – воровство зерна в голодный год считалось страшным преступлением.
Но когда Тайсо повернулся, лунный свет упал на его лицо, и Агниш увидел слезы, медленно стекающие по морщинам.
Старик не заметил мальчика. Он шаркающей походкой двинулся прочь, прижимая драгоценную горсть к груди.
Агниш вдруг почувствовал странное жжение в ладони. Знак пламени светился тускло, но тепло от него расходилось по всей руке.
Он вскочил и побежал не за стариком, а в противоположную сторону – к своей хижине.
Мать спала сидя у потухшего очага, пустая чашка в руках. Агниш на цыпочках подобрался к их скудным запасам, взял две последние лепешки – твердые, как камень.
Ночная роса уже серебрила траву, когда он остановился перед покосившейся хижиной Тайсо. Через щель в стене виднелся тусклый свет.
Агниш замер, услышав голос изнутри:
– Кушай, малыш… кушай…
Осторожно заглянув в щель, он увидел:
Тайсо растирал украденное зерно в ступке, а потом размачивал полученную муку в воде. На коленях перед ним сидела девочка лет четырех – внучка, которую все считали умершей прошлой зимой.
Ее ребра выпирали, как прутья клетки, а глаза были слишком большими для этого исхудавшего личика.
– Еще… – прошептала девочка, протягивая дрожащие ручки.
Тайсо всхлипнул и отдал ей последние крохи.
Агниш тихо положил свои лепешки у порога и уже хотел уйти, когда услышал за спиной шорох.
Старик стоял в дверях, его глаза блестели в темноте.
– Зачем? – прошептал он.
Агниш не нашел слов. Он просто показал свою ладонь – знак пламени теперь светился ровным теплым светом, как маленький очаг в ночи.
Тайсо медленно опустился на колени и заплакал.
А когда Агниш уходил, он почувствовал:
Впервые за долгие месяцы воздух пах не пылью и пеплом.
Он пах надеждой.
Лунный свет струился сквозь щели ветхой хижины, выхватывая из темноты худые пальцы Агниша. Он разломил лепешку пополам – последнюю, спрятанную под половицей еще неделю назад. Черствый хлеб крошился в руках, оставляя на ладони следы, похожие на пепел.
– Возьмите.
Агниш протянул большую половину Тайсо. Старик сидел на скрипучей циновке, прижимая к груди спящую внучку. Его глаза – мутные, словно подернутые пеленой голода – расширились.
