Внезапно на центральном экране мелькнула желтая полоска. Быстро. Едва заметно. В секторе «Ткачество-Дельта-7» – там, где хранились самые первые, несовершенные реплики, включая пресловутого «Волынского-01» – график энергопотребления дрогнул. Незначительный всплеск, на пару процентных пунктов выше нормы. Длился он доли секунды.
Никита нахмурился. Мимоходом ткнул пальцем в сенсорный экран, вызвав детализацию. Лог показал кратковременную флуктуацию в цепи питания подсектора. Ничего критичного. Температуры в норме. Стабильность реплик – 99.997%. Глюк. Случайный скачок напряжения. Бывает. Он сделал пометку в автоматическом отчете о незначительной аномалии, даже не утруждая себя описанием. Система сама заменила бы его лаконичное «флукт.» на стандартную формулировку «кратковременное отклонение параметров в пределах допуска». Машина заботилась о машине.
Рядом, за соседним терминалом, копошилась Света, молодая инженер-стажер с огромными, все еще восторженными глазами. Она мониторила потоки данных межрепликантного взаимодействия – вернее, его почти полное отсутствие. Протокол изоляции был священной коровой «Эона», гарантией, что индивидуальность не растворится в цифровом бульоне. Света щелкала мышкой, ее брови сведены в сосредоточенную складку.
«Никит, глянь», – ее голос прозвучал громче, чем нужно в тишине зала. Несколько коллег обернулись с неодобрительными взглядами. Никита буркнул что-то невнятное, не отрываясь от своего экрана, где уже снова царила зеленая скука.
«Серьезно, глянь», – Света подвинула свой монитор. – «Вот тут, в „Дельта-7“… между изоляционными буферами… ну, вроде как зафиксирован пакет данных. Микроскопический. Но… он прошел сквозь изоляцию. Как?»
Никита вздохнул, развернул кресло. На экране Светы светился фрагмент лога межсекторного трафика. Среди бесконечных строк «NULL» и «PING DENIED» действительно маячила одна строчка с кодом передачи. Источник: «Волынский-01». Получатель: «Репликант-047B/1942» (какая-то ранняя оцифровка неизвестного солдата). Размер пакета – смехотворные несколько байт. Содержимое – нечитаемый набор символов, похожий на шум.
«Глюк протокола», – отрезал Никита, уже разворачиваясь обратно. – «Старые буфера в „Дельте“ иногда лажают. Особенно после энергосбоев». Он кивнул в сторону своего экрана, где желтая полоска уже давно исчезла. «Видишь? Наверняка из-за той флуктуации. Электромагнитный наводки. Шум. Ничего страшного».
«Но он же прошел», – настаивала Света, ее голос дрожал от возбуждения. – «Между изолированными репликами! Это же… это нарушение базового принципа! Может, это… ну, знаешь… признак чего-то? Самопробуждения?»
Никита усмехнулся. Самопробуждение. Вот уж студенческий романтизм. «Свет, эти реплики – не ИИ, не личности. Это сложные симулякры нейронных паттернов. Математические модели. Они не „пробуждаются“. Они выполняют алгоритмы. Иногда алгоритмы дают сбой. Иногда железо. Это все». Он ткнул пальцем в ее экран. «Видишь размер? Пара байт. Мусор. Системный шум. Выбрось из головы. Запиши как артефакт изоляционного буфера и закрой лог».
Света покраснела, но послушно кивнула. Ее энтузиазм слегка поугас. «Просто… интересно», – пробормотала она, возвращаясь к своему терминалу.
Никита отвернулся. Интересно. Вот в чем проблема этого места. Ничего по-настоящему интересного не происходило. Только глюки, флуктуации и шум. Системный шум. Он посмотрел на главный экран зала – огромную карту «Эона» в реальном времени. Миллиарды зеленых точек – реплик. Сотни синих линий – легальных каналов связи с внешним миром (для «Советов Предков», научных исследований). Никаких красных зон. Никаких аномалий. Только безупречная работа гигантской, скучной машины бессмертия.
