Щегловитов говорил и о том, что переводчик в суде всегда будет подозреваться в том, что неверно переводит. По его словам, так называемая система разноязычия обычно требует знания языка судопроизводства от самого судьи, что является дополнительным цензовым условием. Как мы помним, многие ораторы и без того опасались, что на местах попросту не найдется необходимого количества мировых судей.
С другой стороны, разрешение пользоваться в суде местным языком могло бы подтолкнуть инородцев говорить на своем языке даже тогда, когда они понимают русский, и тогда 36 уездов, о которых говорил Шубинский, на практике могли оказаться гораздо большим количеством. Замысловский, в частности, рассказал, как в Западном крае недавно присяжные заседатели – поляки заявили, что не желают присягать по-русски, будучи католиками, но когда прокуратура пояснила, что таким образом присяжные уклоняются от исполнения своих обязанностей и должны быть оштрафованы, то поляки согласились принять присягу на русском языке. Бывало, что свидетели заявляли на суде, что не понимают русский язык, хотя ранее были допрошены по-русски и хотя их знакомые свидетельствовали, что они говорят по-русски. «Другими словами, эти свидетели лгали во славу инородческого сепаратизма».
Другой, идеологический довод противников поправки Антонова заключался в том, что русский язык является общегосударственным (ст. 3 Основных Законов). Каждый русский гражданин обязан знать русский язык. Капустин, не возражавший против поправок Антонова, тем не менее, высказал мысль о том, что суд наряду с образованием и с военной службой способствует распространению русского языка, поэтому языком суда должен быть государственный язык. Замысловский говорил, что при допущении в суде местных языков русские окажутся в ущемленном положении, поскольку не будут понимать, о чем речь. «Вот в какое положение, угождая инородцам, вы ставите русских обывателей». Оратор нарисовал красочную картину:
«И вот, гг., представьте себе: город Западного края, битком набитый евреями, и в нем прогрессивнейший мировой судья, творящий суд преимущественно по-еврейски – с русскими, положим, он говорит по-русски, но с огромным еврейским большинством он говорит по-еврейски, и жалобы тоже написаны на еврейском языке; на базар приезжают из деревень русские крестьяне, которые тут же попутно обираются еврейством, играющим роль мишурисов … На таком базаре возникает целый ряд судебных дел и поступает на рассмотрение мирового судьи. Изумленные крестьяне, приходящие в суд, видят, что судопроизводство идет по-жидовски. (Ляхницкий, с места: что это за слово?). Это очень хорошее слово, хотя вам оно и не нравится. (Шум слева). … Итак, гг., в какое положение вы ставите это крестьянское население? Ведь оно, конечно, никогда не поймет тех прогрессивных начинаний, благодаря которым в русском суде идет жидовское судопроизводство».
Еп. Евлогий выражал опасение «за судьбу своей многострадальной Холмской Руси» с ее и без того активной полонизацией. Впрочем, губерний Царства Польского законопроект не касался, но Холмская губерния, как предполагалось, вскоре должна была быть выделена из их числа, так что неудачно отреставрированный Думой мировой институт угрожал и ей.
Любопытна и другая мысль еп. Евлогия: в коллегиальном суде по образцу гминного проблема местных языков не стояла бы, поскольку в состав суда входили бы представители местного населения, понимающие «все те жаргоны, все те языки, которые существуют в той или другой местности». В местностях с разноязычным населением, однако, и двух местных представителей могло бы не хватить, чтобы представить в суде все имеющиеся народности.
