– Нет, не дворянин, – ответил тот.
Гучков пришел с Шубинским в качестве своего защитника и с обоими секундантами в качестве свидетелей. Сначала произнес речь сам. Затем говорил адвокат, отметив одностороннее освещение дела в обвинительном акте и призвав суд смягчить приговор.
Гр. Уваров пришел один и кратко заявил, что подтверждает данные обвинительного акта и ничего не может к ним добавить к ним.
Гучков был приговорен к заключению в крепость на 4 недели, а гр. Уваров к 2-недельному аресту на военной гауптвахте.
– Что же, будете отсиживать, Александр Иванович? – спросил сотрудник «Нового времени».
– Я большой сторонник дуэли, но и сторонник того, чтобы дуэли наказывались…
На сей раз Гучков поступил действительно красиво – сложил полномочия Председателя Г. Думы, ничего, впрочем, не теряя ввиду наступивших летних вакаций, и явился в крепость отбывать наказание, чем «показал пример уважения к закону». «Во всей этой печальной трагикомедии это будет первый жест, за который г. Гучков заслужит похвалы», – писал Дорошевич.
Запросы о незакономерной сдаче участков нефтеносной земли на Кавказе (11, 18.XI)
По представлению Министра Торговли и Промышленности принадлежащие казне заведомо нефтеносные участки земли Апшеронского полуострова были сданы ряду лиц в высоких чинах. Государь согласился с крайней неохотой. Интерпеллянты указали, что при этом не было торгов и вообще не соблюдались установленные законом правила. Печать усмотрела в запросе о нефтяных землях новую панаму.
Давая разъяснения Г. Думе, Тимирязев прикрылся волей Верховной власти, сославшись на ее решение. «Разъяснение его было до такой степени цинично, – писал Шидловский, – что впечатление на Думу произвело ужасное. Я помню выражение лиц всех без исключения членов Думы, от одного фланга до другого … Омерзение и ужас были написаны на лицах всей Думы, слушавшей столь развязно дававшего ей объяснения царского министра, верного слуги своего государя». Гр. Бобринский 1 заметил, что Министр не пожелал быть тем «утесом», о который «должна была разбиться волна народного негодования». Зная, что Тимирязев уходит в отставку из-за кончины супруги, правые не скандалили, но в перерыве «рассказывали, каких страшных трудов им стоило это молчание».
В этом заседании по рукам пошла эпиграмма:
В последний раз тебе внимаю,
О Тимирязев дорогой!
В последний раз я засыпаю
Под равномерный голос твой.
Когда другой тебя заменит
В кругу столыпинских друзей –
Верь, наша память не изменит
Блаженной памяти твоей.
И будут жить в воспоминаньи
Ехидный блеск твоих очей
И бесконечное журчанье
Твоих «парламентских» речей.
Очевидно, правые были рады уходу Министра, имевшего репутацию либерала.
В следующем заседании гр. Бобринский 1 назвал отдачу нефтяных участков «домашним распоряжением государственным добром». Предупредив администрацию, что «фонарь Г. Думы осветит ярким светом самые темные закоулки нашего отечества», оратор высказал приговор «народной совести»: «ваши высокопревосходительства, вы поступили нехорошо!».
Шингарев выразил изумление «тем чувством гражданского мужества, которое раздалось, быть может, впервые здесь в Г. Думе со стороны крайней правой».
При обсуждении запроса в Думе царило редкое единодушие. Почти на всех скамьях аплодировали нападавшим на министра Дмитрюкову и гр. Бобринскому 1. Формула октябристов, признававшая действия министров незакономерными, а объяснения Тимирязева неудовлетворительными, была покрыта продолжительными рукоплесканиями центра, справа и слева и, конечно, принята.
