Разделяя взгляд гр. Бобринского 1, Балаклеев от себя лично высказался против запроса. Очевидно, оратор ошибся и подразумевал формулу перехода, поскольку запрос был принят в предыдущем заседании. Балаклеев отметил, что неправильно называть незакономерной саму отдачу участков, поскольку таковая совершилась после Высочайшего повеления, которое Министр обязан был исполнить. Точнее было бы написать, что незакономерно поднесение Министром на Высочайшее утверждение соответствующего доклада.
Законопроект о неприкосновенности личности (13, 16, 18, 20.XI)
Манифест 17 октября объявил «действительную неприкосновенность личности», и на соответствующий законопроект Министра Внутренних Дел смотрели как на «пробный камень» для Правительства и Г. Думы: насколько они готовы осуществить этот принцип.
Комиссионная редакция законопроекта почти совпадала с правительственной и приводила оппозицию в негодование. Маклаков, например, сказал сотруднику «Нового времени»: «это не комиссия, а одна срамота», а на упрек Гололобова стушевался: «я не хотел ругаться, сорвалось как-то это слово, а сотрудник «Нового времени» напечатал».
Октябристы поначалу поддерживали законопроект. Он был одобрен особой фракционной комиссией. Однако осенью на одном из московских предвыборных собраний (24.IX.1909) Гучков заявил, что его фракция не примет «гололобовский» проект. В октябре на всероссийском съезде октябристов было решено добиваться проведения законопроекта, а в кулуарах кн. А. Д. Голицын заявил Азре: «Мы сделаем во фракции все возможное, чтобы закон о неприкосновенности личности прошел в Г. Думу до рождественских каникул. Для нас более не обязателен гололобовский закон. Мы им больше не связаны. Гололобов не состоит ныне членом нашей фракции, и все сделанное им может быть совершенно изменено». Ныне для фракции пришло время «уплаты по векселям выборного характера, выданным в Москве».
Новшества законопроекта
Законопроект содержал несколько гуманных гарантий, неизвестных прежде русскому законодательству. Устанавливалось, что лишение свободы составляет прерогативу судебной власти. Без ее постановления полиция вправе совершить арест или обыск только если подозреваемый ловится на месте преступления или жилище этого лица служит местом сокрытия его преступления. При этом составляются и вручаются заинтересованным лицам письменные постановления. Арест, произведенный без судебного определения, может продолжаться не более 24 часов, причем за это время судебная власть обязана проверить основательность задержания подозреваемого. Затем она вправе издать приказ о дальнейшем содержании арестованного под стражей не более чем на 2 недели. За это время должно последовать формальное привлечение обвиняемого к следствию. Словом, аресты происходят либо решением судебной власти, либо под ее строгим контролем.
Защитники законопроекта придавали большое значение перечисленным выше гарантиям от произвола. «Я скажу одно: такого рода законоположения не было в России до сих пор, – говорил Мотовилов. – Это, конечно, большой шаг вперед к свободе личности». «…ведь, гг., это небывалое в России явление», – отметил Гололобов.
Однако слева мало ценили достижения законопроекта, которыми так гордились его сторонники. Аджемов сказал, что комиссия «изменила в редакционном отношении три статьи Устава Уголовного Судопроизводства. Не правда ли, какая великая историческая заслуга?». Бобянский заявил, что в проекте только два «новаторства»: 1) «что при арестовании судебный приказ не только предъявляется, но и вручается»; 2) 24-часовое задержание. В остальном законопроект лишь повторяет существующие законодательные нормы. На таком скромном уровне неприкосновенность личности обеспечивали и прежние законы, например, Устав Уголовного Судопроизводства, но они оставались мертвой буквой. Поэтому пользы от нынешнего проекта – «пустого листка нестоящей бумаги» – не будет.
