По приказу Верховного Главнокомандования 26 сентября дивизию преобразовали в 140-ую стрелковую дивизию и включили в состав регулярных войск. В начале октября заняли позицию Северо-Западнее Вязьмы, где вступили в бой с основными силами 3-й танковой группы армий «Центр». Немцам удалось 7 октября замкнуть кольцо, и в Вяземском котле оказались четыре советских армии Западного и Резервного фронтов. В течение недели, уже в окружении, дивизия на своём участке сдерживала наступление фашистских войск. Вчерашние студенты и учителя, музыканты и художники, рабочие и служащие сделали всё, что было в их силах, чтобы остановить врага.
К вечеру 12 октября командование приказало сжечь машины, взорвать пушки и неизрасходованные снаряды, и каждой дивизии выходить из окружения самостоятельно, после чего сложило с себя полномочия. Начался хаос.
Семён брёл с остатками взвода, среди таких же замерзших и голодных солдат, оставшихся без командиров, по Смоленскому шоссе на восток. Не побеждённая, не сдавшаяся врагу армия превратилась в толпу. По колонне ветром пронеслась весть – какой-то полковник сказал, что фронт прорван, что надо уходить по просёлку левее шоссе и там можно вырваться из окружения. Люди воспряли и ринулись влево, не разбирая дороги. Уже промерзшая земля была довольно ровной. Кавалерия перешла на галоп. Пехота прибавила шаг. Кто-то побежал – и разом хлынуло людское море. Всеми овладело только одно желание – вперёд! Несмотря ни на что, не жалея себя – вперёд! Вдруг с правой стороны, где виднелись крыши деревеньки, просвистела и разорвалась мина. За ней вторая, третья. Собачим лаем залились пулемёты, затрещали автоматы. Голова колонны замерла на миг, повернула и понеслась назад, оставляя в чистом поле тела погибших и раненых. Семён бежал. Он не знал, куда и зачем, просто бежал со всеми вместе. Холод и голод, разрывы и свист пуль парализовали волю. Спина впереди бегущего танкиста в черном комбинезоне стала путеводной звездой в этой смертельной гонке. Вспышка, грохот. Ударная волна опрокинула Семёна на землю…
Сознание возвращалось медленно. В голове гудел паровозный гудок, а перед глазами летели искры. Тело качалось, словно на полке плацкарта. Ноги и руки затекли. Семён с трудом поднял голову и огляделся. Никого. Медленно встал и, опираясь на винтовку, побрёл на звуки канонады.
Уже вечерело, впереди показались крытые соломой крыши. Он просидел в перелеске до темноты, высматривая, нет ли немцев. Далеко за полночь осторожно пробрался к крайнему дому и постучал в окно – из последних сил. Держаться на ногах он уже не мог.
Вышедшая на крыльцо женщина с трудом втащила солдата в дом. Сняла с него сапоги, шинель и форму. Укутала в старый овчинный полушубок, устроила на полу.
Семён проспал весь день и проснулся, когда за окном опять стемнело.
– Ну, наконец-то! Выспался?
Семён недоумённо озирался. Выстиранные гимнастёрка, галифе и портянки висели на верёвке. У печи грелись сапоги. Пожилая женщина ставила чугунок на стол.
– Как звать-то тебя?
– Семён.
– Есть, поди, хочешь? Давай за стол.
Семён скинул полушубок – оказалось, он спал в исподнем.
– Не смущайся, Сеня, – кивнула хозяйка. – Вон, на лавке штаны приготовила… Ивана моего… Тоже воюет где-то.
Хозяйка утёрла выступившие слёзы.
Когда Семён, обжигая руки, расправился с картошкой в мундире, в дверь постучали. Он вскинул глаза на хозяйку и, опрокинув лавку, кинулся к винтовке. Клацнул затвор. Ствол упёрся в грудь вошедшему офицеру с тремя «шпалами» в краповых петлицах.
