Ее мысли прервал тихий стук в дверь. Вошла медсестра, лицо необычно бледное.
– Доктор Соколова? Вас срочно просят в детское отделение. Палата 314. Пациентка Карина М.
Карина М. 14 лет. Елена помнила этот случай. Редкая генетическая мутация, резко повышающая риск ранней семейной формы Альцгеймера. Родители – оба «Незнающие», но после долгих мучительных раздумий решили проверить дочь. «Чтобы подготовиться», – сказала мать, ее глаза были полны слез. «Чтобы успеть ей помочь», – добавил отец, сжимая кулаки. Елена, как ведущий специалист по нейродегенерациям, подписала направление на «Прогноз». Результат пришел вчера: *Высокая вероятность (99.7%) развития ранней формы болезни Альцгеймера. Ожидаемое начало симптомов: 19—21 год. * Пять лет отсрочки.
Елена вошла в палату. Воздух был густым от тишины и отчаяния. Родители стояли у окна, мать беззвучно плакала, отец обнимал ее, его лицо было каменным. На кровати сидела Карина. Вернее, не сидела. Она застыла.
Девочка сидела, прислонившись к подушкам, глаза широко открыты, устремлены в пустоту перед собой. Ни моргания, ни реакции на свет. Одна рука неестественно вытянута вдоль тела, другая замерла на полпути к плюшевому коту, лежавшему на полу. Пальцы были слегка согнуты, будто застыли в попытке схватить игрушку. Дыхание ровное, но поверхностное. На лице – абсолютная пустота. Ни страха, ни печали, ни гнева. Ничего.
– Она… она так с утра, – прошептала мать, не отрывая глаз от дочери. – Получили результаты вчера вечером. Она… не плакала. Не кричала. Просто молчала. А утром… вот так. Не ест. Не пьет. Не реагирует…
Елена осторожно подошла к кровати. Присела на корточки, чтобы быть на уровне лица Карины. Глаза девочки были как два темных озера, лишенных дна и отражения. Елена мягко взяла ее руку. Кожа была прохладной. Пульс ровный, чуть замедленный. Она проверила рефлексы – нормальные. Попыталась пассивно согнуть руку – легкое сопротивление, как при кататонии. Восковая гибкость.
«Кататонический ступор. Реактивный. На фоне острого психотического эпизода,» – пронеслось в голове Елены с ледяной ясностью. Диагноз был очевиден любому психиатру. Но причина… Причиной был «Прогноз». Приговор, вынесенный ее будущему. Знание о том, что ее разум, ее личность, ее мечты о университете, любви, карьере – все это растворится в липкой пустоте слабоумия еще до того, как она станет взрослой. И ее психика, не выдержав этого знания, просто… отключилась. Сбежала в крепость немоты и неподвижности.
Елена встала. Ее собственные руки вдруг показались ей чужими, тяжелыми. Она посмотрела на родителей, застывших в своем горе. Посмотрела на Карину, эту прекрасную, хрупкую девочку, чье «сейчас» было украдено знанием о «потом». Чье будущее не просто предсказали – его ускорили до состояния этой ледяной, живой статуи.
Статистика «Вердикта» кричала о 99.7% точности. Но здесь, в этой палате, среди тишины, нарушаемой только прерывистыми всхлипываниями матери, безупречные цифры рассыпались в прах. Это был не прогноз. Это было проклятие. Проклятие, которое не ждало своего часа, а действовало здесь и сейчас, калеча души и тела задолго до того, как болезнь должна была прийти.
– Нужен психиатр. «Специалист по кататонии», – сказала Елена, и ее голос прозвучал чужим, плоским, в этом гробовом молчании. – И… седация. Осторожная.
Она вышла из палаты, оставив за спиной горе родителей и немой укор застывшей девочки. В коридоре, ярко освещенном бездушными неоновыми лампами, Елена прислонилась к прохладной стене. Сомнения больше не были тенью. Они были тяжелой, холодной плитой, придавившей грудь. «Прогноз» не просто диагностировал. Он запускал что-то. Запускал механизм разрушения, используя в качестве топлива сам страх перед будущим. И Карина М., с ее пустым взглядом и застывшими пальцами, была живым, ужасающим доказательством этого.
