Она посмотрела на свои руки. Твердые, умелые, руки хирурга и невролога. Руки, которые верили в силу знания, в медицину, в контроль. Теперь они казались ей беспомощными. Как перед невидимым, всепроникающим вирусом, который «Вердикт» выпустил в мир под видом благой вести. Вирусом, имя которому было «Эффект Оракула». Это название пришло ей в голову внезапно, с пугающей четкостью. Оракул в Дельфах предсказывал судьбы, но его двусмысленные пророчества часто вели к гибели. Не потому ли?
Елена оттолкнулась от стены и пошла по коридору. Шаги ее были такими же ровными, как всегда. Лицо – профессионально-сосредоточенным. Но внутри бушевала метель. Ледяная, режущая. И в центре этой метели стоял образ: застывшая девочка и холодные сияющие башни «Вердикта» за окном, отражающие мир, который они перекроили знанием-ядом.
Тишина кабинета после визита к Карине М. была иной. Не рабочей, не сосредоточенной, а гнетущей, как воздух перед грозой, которая уже бьет где-то рядом, но еще не добралась до тебя. Образ застывшей девочки преследовал Елену, накладываясь на судорожные руки Леонида, на испуганные глаза Артема, на пустоту во взгляде Ирины. «Эффект Оракула». Фраза, родившаяся в коридоре, теперь звучала в голове навязчивым ритмом, отбивая такт ее собственным шагам по полированному полу клиники «НейроВердикт».
Она пыталась работать. Открывала истории болезней, просматривала свежие исследования по нейродегенерациям, отвечала на письма. Но слова плыли перед глазами, смысл ускользал. Вместо клинических описаний она видела – видела – как знание, это холодное сияние «Прогноза», не предсказывало, а формировало болезнь. Оно впрыскивало страх глубоко в синапсы, и этот страх, как кислота, разъедал защитные барьеры психики, подтачивал нейронные связи, запускал каскады кортизола, который, в свою очередь, открывал ворота воспалению, подавлял иммунитет, ускорял то, что должно было дремать годами. «Прогноз» был не диагностом. Он был катализатором апокалипсиса, написанного в индивидуальном геноме.
Рациональность, ее верный щит и меч, давала трещину. Она пыталась вбить в себя клин статистики «Вердикта»: 99.9% точности, тысячи спасенных жизней благодаря ранней подготовке. Но цифры меркли перед лицом Карины, превращенной в восковую куклу знанием о будущем, которого еще не было. «Подготовка?» – горькая усмешка вырвалась наружу. Подготовка к чему? К социальной смерти по «Правилу 90 дней»? К жизни в тени собственного завтра? К тому, чтобы видеть, как твое тело предает тебя раньше срока из-за всепоглощающего ужаса?
И тогда, исподволь, как холодный сквозняк под дверью, подкрался личный вопрос. Тот, что она годами отгоняла прочь, как ненаучный бред. Тот, что теперь, под гнетом увиденного, обрел леденящую плоть и кровь: «А вдруг я уже носитель?»
Она, Елена Соколова, главный невролог престижной клиники, сторонник превентивной медицины, человек, построивший карьеру на рациональном анализе рисков… она никогда не проходила «Прогноз». Ни для себя. Родословная чиста? Достаточно чиста. Никаких явных тревожных звоночков в семье. Но «чисто» – это не «гарантированно». Она видела слишком много молодых, казалось бы, здоровых людей, получивших приговор. Видела, как генетическая лотерея безжалостна. А теперь видела, как само знание об этой лотерее становилось частью болезни.
Профессиональный интерес? Да, конечно. Исследовательский зуд. Желание проверить свою теорию изнутри, почувствовать механизм «Эффекта Оракула» на себе, как врач, принимающий экспериментальную вакцину. Это звучало благородно. Научно. Но под этим слоем рационального оправдания копошился червь страха. Того самого животного ужаса, что был в глазах Леонида и Артема. Страха перед неведомым, спрятанным в ее собственных хромосомах. Что если ее тремор, ее когнитивные сбои, ее паника – не просто реакция на чужие страдания, а первые звоночки? Звоночки, которые она игнорировала, потому что верила в контроль? Контроль, который «Прогноз», как теперь казалось, отбирал первым делом.
