Оракул боли - страница 6



– Елена, проходи, – Кирилл улыбнулся, но в его глазах читалось профессиональное сочувствие и… настороженность? Он знал о ее сомнениях. Весь отдел, наверное, шептался. Она села напротив, спина прямая, руки сложены на коленях, чтобы скрыть дрожь, которой пока не было. Или она ее просто не чувствовала?

– Результаты «Прогноза» пришли, – начал Кирилл, откашливаясь. Его палец скользнул по экрану планшета. На столе между ними замерцала голограмма, ожидая активации. Синий холодный свет бил в глаза. – Ты готова?

Готова? К чему? К смерти заживо? К семи годам ожидания собственного распада? К превращению в Анну, в Карину? Она кивнула. Голова двигалась тяжело, как будто шарниры заржавели.

Кирилл коснулся экрана. Голограмма вспыхнула, синие буквы, четкие, неумолимые, как резьба на надгробии, проявились в воздухе:

ПАЦИЕНТ: СОКОЛОВА ЕЛЕНА ВИКТОРОВНА

ДИАГНОСТИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПРОГРАММЫ «ПРОГНОЗ»:

ВЫСОКАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ (99.9%) РАЗВИТИЯ АГРЕССИВНОЙ ФОРМЫ ХАНТИНГТОНА-ПЛЮС.

ОЖИДАЕМОЕ НАЧАЛО СИМПТОМОВ: 7 ЛЕТ (±6 МЕСЯЦЕВ).

РЕКОМЕНДОВАНА НЕМЕДЛЕННАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ СПЕЦИАЛИСТА ПО НАСЛЕДСТВЕННЫМ НЕЙРОДЕГЕНЕРАТИВНЫМ ЗАБОЛЕВАНИЯМ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ПОДДЕРЖКА.

Хантингтон-Плюс. Агрессивная форма. Ее кошмар. Не просто Хантингтон с его ужасающей хореей и деменцией, а его ускоренная, усиленная версия, патентованная монструозность «Вердикта», которую они так гордо «научились» предсказывать. Семь лет. Не десять, не пятнадцать. Семь. Точность 99.9%. Не оспорить. Не обжаловать. Приговор. Окончательный и обжалованию не подлежит.

Мир не рухнул. Он испарился.

Сначала – леденящий холод. Он ударил изнутри, из самой глубины грудной клетки, мгновенно разливаясь по венам, замораживая кончики пальцев, сковывая челюсти. Весь воздух был выжат из легких. Грудь сжало невидимыми тисками, так что вдох превратился в хриплый, безрезультатный спазм. Она сидела, уставившись на синие буквы, плавающие в воздухе, но видела только белый шум, мерцающую пустоту.

Потом – ноги. Они просто перестали существовать как опора. Стали ватными, предательски подкашивающимися, хотя она сидела. Ощущение падения в бездну, которой нет под креслом. Она инстинктивно вцепилась пальцами в холодный пластик подлокотников, чтобы не рухнуть тут же, сейчас. Голова закружилась, комната слегка поплыла. Звук голоса Кирилла доносился как из-под толстого слоя воды: «…Елена? Елена, ты слышишь меня? Дыши. Глубоко. Это шок…»

Но она не слышала. Внутри звучал только один голос, ее собственный, ледяной и абсолютно спокойный: «Я уже мертва».

Это не было метафорой. Это была физиологическая, экзистенциальная истина. Врач в ней мгновенно активировал знания: патогенез Хантингтона-Плюс. Неуправляемая экспансия CAG-повторов. Гибель нейронов полосатого тела. Хорея. Деменция. Агрессивная форма – значит, быстрее, жестче, беспощаднее. А потом – «Эффект Оракула». Знание об этом. Знание, которое уже сейчас, в эту самую секунду, запускало каскад кортизола, воспаления, ускоренной гибели клеток. Эти семь лет – иллюзия. Она уже больна. Болезнь началась не когда-то там, а здесь и сейчас, с оглашения приговора. Она – пациентка Зеркало. Она – следующий экспонат в коллекции ужаса, которую она сама начала собирать.

«Мертва. Уже».

Видение Анны в инвалидном кресле, ее пустой взгляд, ее речь в прошедшем времени – наложилось на нее саму. Она уже видела себя там. Синяя голограмма была не прогнозом, а зеркалом, показывающим ее будущее-настоящее. Социальная смерть по «Правилу 90 дней» (но до ее личных 90 дней еще… сколько? 6 лет и 9 месяцев? Абсурд!). Потеря работы – как она сможет оперировать, зная это? Потеря Алексея… О, Алексей… «Незнающий». Как ей сказать ему? Стоит ли говорить? Он уйдет. Как ушел от других. Как… она бы, наверное, ушла сама, будь на его месте. Рационально.