Глубина речушки – едва ли достанет до колена. Лэйфр, опьяненный красотой этих мест, двинулся вверх по течению, впитывая в себя атмосферу безмятежности. Свежий воздух, словно эликсир жизни, вливался в легкие, неся на своих крыльях ароматы лета. Миролюбивый уголок, где дикий зверь – гость редкий, зато рыба… Что это?! В зеркальной глади реки вспыхнули серебряные искры – чешуя карасей. Словно в крошечном озерце, неспешно кружили упитанные особи. Да, это не кроличье мясо и не лисья шкура, но и рыба – неплохая награда.
Лэйфр ступил на обкатанный рекой камень, словно на пьедестал охотника. Из колчана, словно из глубин памяти, извлек простую стрелу. Приложив ее к деревянному луку, он натянул тетиву, превращая ее в поющую струну, и прицелился. Вспомнив главные азы, словно шепот предков, выдохнул горячий воздух, и стрела, словно выпущенная из самой души, понеслась вперед!
Пролетев несколько метров, она вонзилась в брюхо рыбы, словно молния в небесную гладь. Серебряное тело, пронзенное стрелой, взметнулось над водой, оставив на поверхности кровавый след.
Улыбнувшись предвкушению победы, парень уже протянул руку к своему трофею, как вдруг за спиной раздался предательский хруст ветки, словно сама тишина леса разлетелась на осколки.
Резко обернувшись, он увидел видение, сотканное из мрака и света – девочку лет шести, закутанную в длинную, угольно-черную мантию, словно тень ночи. Её волосы, цвета первого снега, развевались на ветру, словно знамя зимы, а глаза сияли изумрудной зеленью, как трава на лугах, напоенных самой жизнью.
Лэйфр застыл, слова замерли на кончике языка, но в памяти всплыли предостережения отца Бьерна: "В лесах, дитя, живут тени, и некоторые племена используют невинность как щит". Инстинкт охотника взял верх. Он бесшумно вложил новую стрелу в лук, готовый обрушить на нарушителя тишины смертоносный дождь
– Эй! Да ты кто такая, выскочка?! Из какого поганого племени выползла? – прорычал мальчишка, словно щенок, лающий на луну, надвигаясь на хрупкую незнакомку. В ней не было и намека на оружие, лишь дикая, испуганная грация, как у загнанной лани. Любопытство и страх сплелись в его груди в тугой, змеиный клубок, отравляя воздух вокруг.
Вспоминая наставления отца, словно эхо из глубины веков, он зашептал под нос, как молитву перед бурей: – Ori-ori… – боевой клич, священное заклинание его рода, выкованное в горниле древних верований. Говорили, эти слова – ключи от врат небесных, мольба к богам о помощи в час нужды. Если же судьба, словно безжалостный охотник, уже натянула тетиву, то с этими словами душа воспарит в сияющий мир предков, где у огромного костра в чертогах вечности его встретят прародители, с улыбкой и распростёртыми объятиями.
В ответ девчушка лишь одарила его молчанием, словно статуя, изваянная из лунного света. Её глаза, два озерца удивления, скользнули по мальчишке, изучая его, как картографы исследуют неизведанные земли. Пусть их возраста и разделяла тонкая нить в один год, нападать в этой гнетущей обстановке было все равно что танцевать на краю пропасти. Мимолетная улыбка, подобная зарнице, вспыхнула и тут же погасла на её лице, а затем рука, нежная, как крыло бабочки, коснулась горла. Легкое поглаживание – безмолвный крик, отчаянная мольба, говорящая о том, что голос ее – пленник безмолвия. "Мой голос замер, как птица в клетке," – казалось, шептали ее глаза.
