Господин следователь, который надо сказать, так и не представился, важно кивнул, всё так же принюхиваясь, и, задав пару вопросов про стоимость зеркальца и вариантов копий, удалился.
Катя, сохраняя невозмутимость на рабочем месте, в душе металась. Видение в кольце её напугало. Занесенный нож, чёрный силуэт. Но в силу того, что дар свой она не развивала, Катя смогла себя убедить, что ей привиделось отражение в кольце. Мало ли в чьих руках то кольцо гуляло. Сейчас же в зеркале явственно видела убийство, и судя по каплям крови, которые так напугали девушку, убийство зверское. И она могла бы помочь следователю, описав свои видения, но от страха быть разоблачённой, смалодушничала и смолчала.
***
18 апреля 1920.
Лев Георгиевич.
Ну конечно, никто ничего не слышал! Ну конечно, никто ничего не видел. В доме три этажа меблированных комнат, в которых обитают десять человек с атрофировавшимися ушами и неизлечимой болезнью глаз! И никто не соврал. В коим-то веке, свидетели все как на подбор чисты, невинны (в отношении убитой девушки, глубже Лев Георгиевич рыть опасался). И рады бы помочь, но нечем.
Как так?!
Можно было предположить, что жертва уже не сопротивлялась, допустим её оглушили и убивали в бессознательном состоянии. Но количество крови говорит о том, что резали наживую! Тут хочешь не хочешь придёшь в себя и оперным сопрано заголосишь!
Так почему, спрашивается, никто ничего не слышал? Почему хозяйка пошла проверять какой-то стук, а не истошные вопли?!
И как девушка попала в дом, если её никто не видел?! Кто отпер дверь, если ключи как были у хозяйки, так и остались?
Лев Георгиевич отправил напарника проверять пропавших благородных девиц, а сам поехал в магазин Фридриха Маберже. По воскресеньям потомки великого мастера не работали. Конечно, они же не простые работники сыскного ведомства, вкушают небось сейчас яства заморские и вина благородные. Лев Георгиевич сглотнул скупую мужскую слюну.
Слава Батюшке Царю, мелкая девчонка за прилавком вспомнила, что зеркало купила какая-то Мария Павловна Белозерская, по описанию отлично подходящая на роль трупа.
Сама продавщица была очень молода, лет восемнадцать или девятнадцать. С наивными глазищами и пухлыми губами, которые прикусывала, рассматривая вещественное доказательство.
И не запомнил бы её Лев Георгиевич, научившийся таких девиц стороной обходить, да соврала она ему.
Сказала “вспомнила”, а сама соврала. И вот ведь в чем загвоздка: где тут врать можно было, когда одно слово пролепетала? А побледнела, будто сама эту Белозерскую освежевала.
А что?
А вдруг?
Да нет…
Лев Георгиевич всмотрелся в продавщицу ювелирной лавки внимательнее: тёмные волосы убраны в тугой узел, никаких украшений, платье закрытое, ворот до ушей застёгнут. А зеркальце хватает без перчаток. Не хорошо.
– Вы б руками не трогали вещественное доказательство. О дактилоскопии слышали?
– Что? – испуганно всполошилась девица, выронила зеркало, и щеки её зацвели красными пятнами.
Ох, нашёл время Лев Георгиевич свою профессиональность демонстрировать. Следователь аккуратно изъял серебряное зеркальце и спрятал в карман.
Данные о покупки опять-таки мало чего дали, но больше ничего продавщица не знала.
И всё-таки, где она могла соврать?
Сказала неверное имя?
И Лев Георгиевич помчался в городской особняк Белосельских.
Ну как особняк? Дворец.
Двухэтажное розовое отвратительное здание стояло на углу Невского и набережной Фонтанки, пялило ставни в реку и разевало пасть парадного входа на проезжающие мимо повозки.
