Были те, кто с радостью принимал почёт, уважение и деньги.
Были и те, кто скрывал дар, не желая становиться пешкой Императора.
***
Лев Георгиевич
18 апреля 1920, вечер.
Опознание провели быстро. Кажется, Дмитрий Белозерский даже не посмотрел на сестру. Может, узнал по волосам. Может, оказалось достаточно слов Юрьевского. Сейчас следователь даже жалел, что сорвался на молодом парне. Но эта надменность, с которой Белозерский разговаривал, это снисхождение всегда срывали внутренние замки, выпуская наружу молодого Льва. Горячего парня, мечтающего о славе и почестях.
А ведь Юрьевский и сам на минуточку потомственный князь. Да вот ни разу приглашение на бал к Белозерским не получал. Да и вообще особых приглашений. Их фамилию в Петербурге не жаловали. Говорила мать: "уезжай в Москву". Но Лев Георгиевич был слишком упрямым. Всё пытался доказать всем и в первую очередь себе, что не в фамилии дело. Он и сам по себе чего-то да стоит.
Зря, видимо.
Чего он может стоить, если все его умения сводятся к издевательствам над зелёными богатенькими юнцами?
Отпаивать и приводить в чувство Белозерского Лев Георгиевич поручил своему напарнику – Ивану Путилину, а сам отказался от ужина в компании услужливой белошвейки, с которой часто коротал вечера этой зимой, и тихо-мирно отобедал-отужинал в ресторации на Малой Садовой. Несмотря на поздний час взял себе борща, ростбиф и попросил последнюю газету, перепроверить светскую хронику. О балах много пишут и много разговаривают, может быть и найдётся что-то интересное. Но, несмотря на привычку изучать газетные новости исключительно по вечерам, дабы не портить себе настроение утром, буквы в слова не складывались, а смысл терялся внутри строк.
Хотелось гульнуть и забыться. Но гульнуть не давали финансы, ощущались недополученные три оклада, а забыться не давала голова, которая всё время анализировала и рассчитывала. Неугомонная свалка никому не нужных логических лабиринтов.
“Кто же мог такое сделать?”
Мысль об обезображенной девушке не оставляла Льва Георгиевича в покое. Он сидел один на один с красным торшером и тремя вилками (для дичи, для рыбы и десертной) и беззлобно переругался с официантом. Чутье подсказывало, что тот плюнул ему в суп. Собственно парень в безрукавке и не скрывал этого особо.
Так мерзко Лев Георгиевич не чувствовал себя очень давно. Наверное, с 1917 года, когда очнулся после пулевого ранения, а ему сказали, что он роту противника положил. Голой саблей по ружьям.
Зашивали его тогда три недели. Отправили в штаб и больше на передовую не посылали. Способность “Берсерка” была опасна для обеих сторон. Впадая в безумие, Юрьевский резал и своих и чужих. И Царь старался не использовать такие спорные умения. Сам Лев Георгиевич ничего не помнил. Ни как проснулась магия, ни как он отрывал руки противникам, ни как вгрызался зубами единомышленникам в локти. Истории про лейтенанта Юрьевского пошли настолько кровавые, что сам “герой” начал стыдится своих способностей.
И только внимание юной медсестры спасло жизнь и психику молодого солдата от выгорания. Девушку звали Елизавета. Она не дала ему сойти с ума от чувства вины и даже приняла его силу. В тонкой, медноволосой девушке тоже была сила. Теплая живительная сила жизни. Лизе стоило прикоснуться к человеку, и боль тут же проходила, раны затягивались.
Лев Георгиевич прикрыл глаза и сдавил пальцами переносицу.
