Пехота - страница 12

Мне запомнился мой восьмой день рождение, на который собрались все мои друзья по баракам, пришел и Андрей с семьей, в хорошем драповом пальто. После сладкого стола и вручения подарков взрослые собрали детвору на каток, а сами продолжили празднование. Каток заливали на стадионе «Металлург», который располагался в получасе ходьбы от нашего дома. Перед тем как зайти на стадион, ребятня завалилась толпой в тир и расстреляла всю мелочь, которая у нее оставалась после покупки билета на каток. Мне не хватило пяти копеек на билет, и я рассчитывал на то, что кто-то мне их займет, но Андрей посоветовал моим друзьям приберечь деньги на мороженое, так что мне пришлось отправиться домой, а ребята пошли кататься. Дорога домой показалась долгой и безрадостной. В город пришла оттепель, снег перемешался с грязью и превратился в кашу, в тулупе и меховой шапке было жарко, пот затекал за шиворот и щипал глаза. Мое столь раннее появление на пороге дома удивило взрослых. Когда я озвучил причину, Валентина Авдеевна сменилась в лице, ей было стыдно за сына, хотя я и не считал его виновником, мне было обидно за соседских мальчишек, с которыми я вместе сидел за праздничным столом еще недавно.

Жизнь в бараках налагала на меня обязательства, которые я должен был исполнить до прихода мамы с работы. Мне полагалось принести воду из колодца, вынести помои, помыть полы и посуду, зимой принести ведро угля и почистить печь. Летом я поливал огород и боролся с сорняками. Мне даже поручалось гладить белье, чего я не любил больше всего, потому что это требовало терпения и аккуратности. Благодаря этому я запомнил, из какой грубой ткани делались женские трусы в то время. По правде сказать, я ненавидел это занятие, и вскоре меня от него отстранили, когда я сжег пару предметов женского гардероба. Если я не хотел чего-то делать, то любой ценой добивался того, чтобы уничтожить доверие взрослых к своим способностям. Вскоре я убедил всех и даже самого себя, что у меня руки растут не из того места. Я ждал прихода матери как сурового инспектора, не всегда успевая сделать все задания, так как часто увлекался игрой или пялился в пустой экран телевизора, ожидая начала вещания.

Хуже всего было ожидать прихода матери, когда она запаздывала с работы. Бывало, что я выл от тоски, вглядываясь в окно, в сгущающиеся сумерки. Это ощущение брошенности оставило во мне глубокий след. Я боялся оставаться один вплоть до одиннадцати лет, пока мы не переехали в пятиэтажку в новом микрорайоне. Напротив нас стояло женское общежитие, я брал в руки оставшийся от отца армейский бинокль с восьмикратным увеличением и изучал соседские окна. Там шла удивительная жизнь, в ярких картинках, которые было лучше всего рассматривать из своей погруженной в темноту норы. Так я мог, оставаясь незамеченным, наблюдать за всем домом. Я чувствовал себя в театре. Я с нетерпением дожидался вечера, когда в окне появлялись молодые женщины, которые словно для меня одного устраивали сцены переодевания, и в эти мгновения я забывал обо всем на свете и больше не чувствовал себя одиноким – страх отступил, из врага темнота превратилась в моего союзника. Отныне я не нуждался в чужом присутствии. Ночь стала временем моей «охоты». Я проводил в засаде часы, забывая о времени. Случалось, что женщины обнаруживали, что за ними подглядывают и подыгрывали мне. По большей части это были недавние выпускницы педагогического училища, которым так же, как и мне нечем было занять себя, и они развлекались тем, что инсценировали сеансы любительского стриптиза специально для меня. Благодаря им я преодолел свои страхи и зависимость от материнской любви. Ее вытеснила гораздо более сильная зависимость от женского тела. Мать несколько раз ходила в общагу ругаться с молодыми девками, угрожала жалобами, но я не заметил, чтобы это оказало на них какое-то влияние.