Пехота - страница 2

Со временем маме от отдела народного образования дали отдельную жилплощадь, и мы съехали со съемной квартиры в бараки. Бараки заслуживают отдельного описания, даже не сами по себе, а благодаря соседству со старым кладбищем, которое располагалось через дорогу. Сейчас бараки как правило ассоциируют с зоной, но тогда никакой негативной нагрузки это слово для меня не несло. Бараки, да бараки. Где живешь? В бараках. Да и что, по сути, дурного в бараках? Длинное кирпичное одноэтажное строение, разделенное на блоки, в каждом блоке общий вход на два хозяина, крыльцо, сени, две двери по разные стороны, за дверью крошечное помещения не больше двенадцати квадратных метров с одним окном и печью у входа. Перед домом свой небольшой палисадник за забором, где каждый был волен выращивать то, что ему на ум взбредет – у нас, например, он был обвит виноградом, стоял вкопанный в землю деревянный стол со скамейкой, росли цветы, зелень. За стенкой точно такое же устройство жизни, с палисадником, печкой, окном. Только соседи ничего не выращивали, там жила изможденного вида женщина, работавшая в больнице уборщицей. Немка по происхождению, она воспитывала единственную дочь белокурую Эльзу, которая на год была меня старше. Муж уборщицы постоянно сидел в тюрьме. Если мать не приходила после смены домой, соседи забирали девочку на ночь к себе. Однажды, когда нас положили в одну постель, она призналась мне в любви, от чего я просто окоченел и сделал вид что сплю, потому что, когда тебе семь лет, ты не знаешь, как на такое реагировать.

По периметру бараков стояли сараи – у каждого хозяина имелся свой, где был вырыт глубокий погреб, там хранилась картошка, капуста, консервированные овощи, компоты, варенье. В сарае отец, в целях наживы, оборудовал кроличьи клетки, издававшие стойкий запах своих постояльцев еще долгое время после того, как последний покинул их, не оправдав ожиданий. За сараями поле, разбитое на узкие и длинные наделы под картошку и зелень. За огородами начиналась ничейная земля. Каменистый пустырь с редкой растительностью, где мы выплавляли из радиаторов свинец, парни играли в карты, куда мы приносили выкраденные из родительских карманов сигареты, чтобы раскурить их с друзьями. Однажды я купил в магазине за рубль кубинскую сигару, но вкус ее нам не понравился, поскольку она оказалась куда крепче советских папирос.

Блок из трех бараков имел общий неблагоустроенный туалет и помойку. За водой ходили на колонку – единственную на весь комплекс домов, общим числом не меньше шестнадцати, одним своим боком упиравшийся в погост. Кладбище было старым, на нем уж лет двадцать как никого не хоронили, густо заросшим кустарниками и деревьями и поэтому особенно жутким в ночную пору – глубоким и непроходимым, как сказочный лес, населенный покойниками и привидениями. Самая короткая тропинка к остановке автобуса пролегала именно через него, всякий раз приходилось собирать волю в кулак, чтобы пройти этот путь, и чтобы при этом под ложечкой не посасывало от страха. Иногда нервы не выдерживали, и шаг переходил в бег, но тогда становилось почему-то особенно страшно. Самые распространенные породы дерева на кладбище были сирень и вишня. Однажды я даже отважился собирать здесь ягоды, и мне все еще памятно то состояние тихого ужаса, которое я испытал, сидя на ветке с молочным бидоном в руке, посреди погруженного в тишину и сумрак погоста. Время шло медленно, бидон не наполнялся, вишня лопалась в пальцах и сок сбегал по непослушным, потным от страха ладоням. Кладбище смотрело на меня во все глаза и, казалось, мечтало поглотить в себя, как легкую жертву, забредшую на берега реки, кишащую крокодилами. Хотелось все бросить и бежать сломя голову на яркий солнечный свет, в шум улицы и краски дня. Помню, как странно звучали голоса родителей после возвращения, потребовалось какое-то время, чтобы успокоиться и привыкнуть к голосам живых людей, после того как ты провел время в гробовой тишине, слушая дыхание мертвого моря.