Я почти не слышал Кергилова.
Но он точно сказал: иди вверх, там теплее.
Только вверх иди. Вниз не надо. Внизу, добавил он, всегда холодно.
Я сказал в туман: мы вместе идем, Кергилов, и придем вместе. Проводник что-то ответил, но я не понял, что. Сказывалась высота, дышать было трудно. Ты где? – спросил я, и на этот раз он не ответил. Но я помнил сказанное им: иди вверх, только вверх, там, выше ветра, всегда теплее. Но нет же никакого ветра, сказал я, глядя в серый туман, уже совсем плотный. Эй, Кергилов!
Он не ответил. А нога моя ныла.
Я спросил: может там есть дом? Или юрта?
Проводник не ответил. Наверное, ускорил шаг, подумал я. Это ничего. Я его все равно догоню. Мы вверху остановимся.
Ты уже бывал там, Кергилов?
Иногда мне казалось, что я слышу его ответы.
Проводник откликался, только голос его изменился.
Откуда ты знаешь про это брошенное селение? Мне горы сказали.
Не мог он мне так ответить, но мне именно так послышалось: мне горы сказали.
А вверху есть люди? Что тебе сказали горы? Он не ответил. Кажется, я уже говорил сам с собой. Спрашивал и отвечал. Не мог я в таком тумане слышать чужой голос. Исчез Илья Кергилов, проводник. Сам исчез, и его лошадь исчезла. Он, Кергилов, живет на Алтае тридцать шесть лет, но чаще ходит совсем в другую сторону. Так он говорил мне раньше. Там, в совсем другой стороне совсем большие горы. Например, Белуха. Она вся в снегу. К ней идут такие люди, агар, как ты, глупые, наверное, хромают, но все время идут вверх к снегам. И ты иди. Вверх. Кергилов не советовал, он знал. Он никогда ничего не советовал. Он просто знал, что лошадь не оставляет отпечатков на твердом камне. А птицы летают не просто так. Они создают ветер.
Он так тогда и сказал: птицы создают ветер.
А туман теперь стал совсем густым, и я сильно мерз.
Я хорошо помнил, как такой туман выглядит снизу, из долины.
В ясный солнечный день с перевала вдруг начинает сползать белый тугой язык, как снежное молоко. Красиво, но холодно. Даже на вид холодно. Сейчас снизу все, наверное, так и выглядит. Эй, Кергилов! Идем быстрее, мы так согреемся. Проводник не ответил мне, и я ускорил шаг. Он шел где-то впереди. Ты уже бывал здесь, Кергилов? Он не ответил. Ты уверенно идешь, сказал я. Он опять не ответил. Ни проводника, ни лошади. Иногда прорвется голос, иногда удар копыта. Ничего больше. Иди вверх, это я помнил. Я тяжело и быстро дышал, но не останавливался. Остановишься – отстанешь. Конечно, лошадь не оставляет на камне отпечатка своих копыт. Так оно и есть, Кергилов, ты прав. Но вот очень древние организмы… Кергилов, ты где? Тебе неинтересно про древние организмы? Остановись, подожди меня. Ты где, где? Конечно, туман. Конечно, никакой паники. Какая может быть паника? Я хорошо одет, туман не вечен. Всегда можно повернуть вниз, неважно, что там холоднее. Проводник не зря предупреждал меня. Ледяной туман всегда ползет вниз. Эй, Кергилов! Молчит. Он, наверное, уже вверху, в брошенном селении. Лошадь его опустила голову и недоверчиво принюхивается к влажным камням, а он ломает сухой можжевельник. Там. Выше ветра.
Так я думал. И полз наугад – вверх, вверх.
И может, упал, не знаю. Может, даже уснул, не знаю.
(Пауза). А когда открыл глаза. (Пауза). Увидел каменную стену лачуги. (Пауза). Я лежал под этой стеной и видел молчаливого человека. В полутьме, в лохмотьях, в неопрятном дранье каком-то он выглядел весьма неприглядно. Лицо в тени, в морщинах, смотрел не меня непонимающе.
