— Обломова... — копирую её рычащие интонации. Влажные приоткрытые губы так и напрашиваются на должное применение.
Что я с ней в колкостях соревноваться буду как подросток? Мне в шесть утра гнать на лесопилку. Это в офисе начальник может дрыхнуть до обеда. А я за людей отвечаю. За то, чтобы не допускать отрезанных пальцев, рук и голов.
— Ты чего?.. — Она ладонью упирается мне в грудь, а меня, закалённого палящим солнцем и ядерной баней, до костей шпарит жаром.
— Что за интерес такой к моей интимной жизни, м? — Прижимаю Галку спиной к стене. — Если почву прощупываешь, то это делается ниже.
— Много на себя берёшь, Огнев, — выцеживает презрительно. — Твой потолок — доярки.
А она, получается, слишком хороша для меня? ОНА?! Одинокая язва с чумным попугаем!
— Доярки хотя бы не выпендриваются. Мы вроде вместе здесь росли. А теперь что, деревенский воздух тебе не Шанель?
— Дверь там, — отталкивает меня Галка. И сама уходит куда-то вглубь дома. Даже за порог меня не провожает.
— Пока-пока! — подгоняет меня её невыносимая птица.
Да ради бога. Нормально же жилось одному. Размеренно. Они через месяц-другой уедут, а мозг засрут на годы вперёд.
Накидываю куртку на голову и, не оглядываясь, быстрым шагом иду к себе домой.
— Паша? — надрывно кричит кто-то женским голосом с веранды. — Паша, это ты?!
Время уже за полночь. Это кого ко мне в такой потоп принесло?
Направляю луч фонаря на дом. В опухшем лице не сразу признаю Василису. Зарёванную настолько, что глаза с потёкшей тушью напоминают щели.
— Ва-а-ась, — вздыхаю медленно, чтоб не выматериться. — Ты что здесь делаешь? Опять забор покосился? Суток не прошло.
Морщусь. Духами этими её убойными теперь весь двор протравлен.
— А-а-а… Да нет. Чего ему будет-то? Стоит как новенький, — сверкает она ямочками на щеках, будто и не хлюпала носом секунду назад. — Я пирожков целую печь напекла, а кушать некому. Ну и вот. Решила принести, пока горячие. Поблагодарить за работу.
Поблагодарить она спешила. Конечно. С вырезом до трусов что на бедре, что сверху. И ещё какой-то хренью из чёрного кружева с розой на ляжке, придающей образу слегка бордельный флёр.
— И где твоя выпечка? — С недоумением смотрю на её руки. Нет, я не дурак, но какая актёрская игра без реквизита? Ну, Василиса! Хоть заморочилась бы с достоверностью.
— Выкинула. Во-о-он там! — Показывает пальцем мне за спину. И как заревёт опять! — У тебя вокруг дома привидение бродит в свадебном платье! Глаза дурные! Волосы — дыбом! По фате молния пляшет. А потом, как открыла рот, как загремело! Я думала сердце выскочит! Нет, ты послушай! — Хватает меня за руки и страстно прижимает к груди, демонстрируя вместительность лифчика и заодно крайнюю степень отчаянья. — Глаша это. Точно она. По всем холостякам прошлась. Теперь до тебя добралась! Жениться тебе надо срочно, Паша. Изведёт!
Гениально. Теперь эту фантазёрку в ночь одну домой под дулом не отправишь.
И байку эту про Глашу как вовремя приплела! Разбилась у нас недавно девка за месяц до свадьбы. А тракторист один допился до белки и, пока бегал от бригады скорой помощи, санитаров за эту самую Глашу и принял.
Не без борьбы отрываю руки от её необъятных достоинств.
— Я провожу.
— Что вот так сразу? — разочарованно хлопает на меня глазами.
— А чего тянуть?
— Я подвернула ногу! — вдруг заявляет Василиса предсмертным голосом. И предлагает для осмотра почему-то бедро. То, что со стороны выреза. — Глянешь?
