– Пилотки, у кого-нибудь есть пилотки и ружья? Нам очень нужно, прямо сейчас, – из‑за перегородки выскочила директриса, пронеслась мимо, молотя каблуками по полу, как лодка мотором, пролетела сквозь массу родителей наружу во двор.
Иерей, закончив благословлять чад, сложил руки на животе и бесцветным комом отек на подставленный ему стул, по соседству с потомком Александра Габита Иммануила, сухим старцем отчетливо азиатского вида. Иерей поерзал, устраиваясь поудобнее, сыто улыбнулся, наблюдая, как суетятся учителя, что-то вымолвил, склонившись к плечу старца. Тот оставался бесстрастным и неподвижным.
Мальчик и девочка подбежали к почетным гостям, неся на вытянутых руках, словно ядовитых змей, букеты розовых гладиолусов, вручили обоим, подверглись лобзанию иерея и рукопожатию старца и вернулись на места в классных линиях.
– Полдень, полдень уже, закрывайте двери, заходите все, мы начинаем.
Двери закрывались неспешно, тяжело, с непоправимым скрежетом. Стеша с тоской взглянула в потолочные окна. В узкие регулярные проемы лез зеленый хаос, переплетение ветвей, взрывающееся оливковыми листьями, бутонами, колючками, скрывающими сонных сумчатых тварей и хищных птиц. За пыльными стеклами сверкали вдруг заблудившиеся с ночи звезды, выстреливали чьи-то круглые глаза размером с памятные медали, мелькал куцый хвост, хлопали неслышно грязно-серые крылья, быстрый разворот головы, сабли клювов.
В зале становилось душно. Пахло человеческим потом, сладкой святой водой, цветочными духами или натуральными цветочными ароматами, чем-то приторным, шоколадно-елейным. Стешу снова замутило. Свет, прорвавшийся сквозь эвкалиптовую сутолоку, ложился на лица тоскливой несвежей наволочкой.
Наружные звуки заглушала бодрая песня из динамиков, которыми управлял лысый мужичок за пультом слева от сцены. С картинкой он не справился, и на заднике величаво светила заставка операционной системы с четырьмя разноцветными флажками и списком папок на компьютере мужичка.
Под заставкой на сцене выстраивались малыши. В самых младших группах, кстати, учеников было больше, чем в старших, детей по двадцать, наверно. Очевидно, в детский сад родители их водили активно, а потом, годам к шести – восьми, желание учиться пропадало, а необходимость включаться в домашние занятия возрастала. Как раз к тому возрасту, когда Стеша наконец собралась и привела в школу дочь.
Представление началось. Малыши, очаровательные, как всякие детеныши, запели песенку. Как везде и всегда на таких утренниках, мальчик с краю пританцовывал и тянулся обнять соседку. Девочка посередине с серьезным лицом повторяла движения за подругой, опаздывая на пару секунд. Малыш рядом с ней пел старательно, громко и не попадая ни в тон, ни в ритм. А мальчик с другого края сцены так и простоял все выступление, молча глядя в сторону и не обращая внимания на суматоху рядом с собой.
Перед сценой стояла девушка в строгом костюме и старательно дирижировала малышами. Две воспитательницы сидели на корточках позади ряда детей и подсказывали, обнимали, удерживали на месте эту мягкую, как говорил Лао Цзы, почти жидкую материю.
Дети допели песню о маме и спели еще одну, об овчарке, если Стеша разобрала верно, и, направляемые воспитательницами, ручейком спустились со сцены. Молчащий мальчик повернул наконец голову, чтобы смотреть вперед вместе со всеми, но строгого выражения лица не изменил и рот так и не открыл.
