Письма с острова - страница 9

Паузу между номерами заполнил шелест толпы. Звуки перелетали через перегородку, смешивались, сталкивались, сплавляясь воедино, яркие в каждом отдельном проявлении – вот плачет младенец на руках матери, вот хихикают подружки, глядящие на косичку китайца, вот ломким басом вступает в разговор десятиклассник… но встретившиеся вместе, прокрученные на ножах отражений и столкновений, голоса переплавлялись в однородный шум, назойливый шелест, рыхлый, как песок, сыплющийся и сыплющийся на лицо в духоте зала.

Под потолком кружились посеребренные струйки пыли, танцевали под им одним слышимую музыку, напомнив вдруг танец снежинок на новогодней елке. Стеша внезапно почувствовала себя нестерпимо одинокой, словно не было никого на сто километров вокруг и она ждала в засаде на куче сухой листвы. Только совы кругом, только глазастые совы, оборачивающие головы вокруг шей, наблюдающие за ней, наблюдающей за деревьями, наблюдающими за ничем. Они переглядываются поверх ее макушки, пересылают друг другу сообщения, которые она не может услышать, перебрасывают знаки, как мячики, мимо нее, замыслили, уже давно замыслили что-то свое.

В щель под дверью надувало рыжий песок.

После малышей выступали первоклассники. Они сами вышли на сцену, запущенные учительницами по ступенькам, и выстроились по порядку. Мальчики были одеты в голубые комбинезоны, девочки – в розовые. Каждый ребенок изображал какую-то букву, для удобства вышитую на груди, и все вместе удачно сложились в прославляющую Родину фразу. Увидев надпись, родители дружно захлопали. А малыши не остановились на демонстрации себя, но зачитали стих о птичках, возвращающихся в родное гнездо. Каждый ребенок произносил по строке по порядку, а воспитательница, та же девушка в строгом костюме, согнувшись, как подбирающий червяков журавль, с микрофоном перепрыгивала от одного к другому. Дети читали громко и весело, даже когда несчастная птичка едва не замерзла, перелетая суровое море, отбарабанили все строки, очевидно, не понимая смысла, но затвердив слова наизусть. Наконец птичка все же вернулась домой, свила гнездо, высидела яйцо и объяснила наследнику, как важно иметь любимую родину.

Родители кричали и хлопали, не отпуская детей со сцены. Воспитательница, дирижировавшая малышами, наконец разогнулась и улыбнулась в зал. Общий мужской выдох унесся под потолок. Иерей и китаец разом встали со своих тронов и протянули ей букеты. Стеша посмотрела девушке в лицо и поняла, что убьет обоих. Убери руки твои жирные, убирайся от живого существа, вон, ступай, промой глаза свои грязные, ступай сам покайся, причастись, постись, не бери грех на душу. Не про тебя она, черное отродье! Убирайся вон, монах, вон из школы, из города, из света, возвращайся в горный монастырь, медитируй, носи воду, коли дрова и думать забудь о девушке. А ведь щуплый монах, поняла Стеша, будет бойцом пострашнее. Центнер поповского жира растечется с одного пинка, а этот, с зорким взглядом, в просторном костюме, противник серьезный, кто знает, что он под своим френчем скрывает.

Но дева! Идет легко, ни на кого не смотрит, никого глазами не ищет. Строгий костюм просвечивает драгоценным нежным мехом, тонкая нить жемчуга между ключиц слепит глаза, маленькая голова на высокой шее, умиротворенный взгляд лебеди, изображенной старым голландским мастером школы Хондта и Фейта. Уходит, пропадает в шуме прибоя, грохоте осыпающейся листвы. Она моложе старшеклассников и в тысячу раз старше собравшихся в зале родителей, она девственна и порочна, злее самой Стеши, она уходит туда, где нет чужих детей, нет других мужчин, нет и никогда не было иных женщин, где ледяные звезды раскалывают ломкую твердь, обрушивая на землю чад и гарь, песок и пепел, терракотовый ужас, сухую звездную пыль, засыпающую лисьи норы и волчьи следы, скол ночи над побережьем, спасительный флот не придет, тьма и покой, забвение.