– Сад, говоришь… – многозначительно протянул Давид и склонил голову набок.
– Хватит, Давид, ты все опошляешь. Пойдем, раз решили, – отрезал я, задетый его намеком.
На раскаленных камнях одежда высохла, и он одевался, мурлыча под нос песенку:
– Я, конечно, всех умней, всех умней, дом я строю из камней, из камней…
В корзине он нашел бутылку воды и засунул ее в задний карман джинсов.
«Прямо как я», – подумал я. Он услышал и переспросил, что я имею в виду, и мой ответ его развеселил:
– В самом деле? – спросил он, с интересом осматривая свой гардероб. – Это твои вещи, ты так одевался и запихивал бутылку сюда? М-да… У меня такая же привычка. Выходит, мы с тобой не такие уж разные. Ты можешь дать зеркало? Я хочу посмотреть на тебя со стороны. На себя, но как бы на тебя. Ну ты понял.
– Нет, сейчас не могу. Я так не умею, – извинился я.
– То есть ты не везде волшебный? – поддел меня Давид.
– Не везде, – согласился я.
– Понимаю, ты только учишься, и тебе нужна особая обстановка и настрой, чтобы творить, – он подошел к истукану и погладил его.
– Давид, хватит меня смущать. В целом ты прав, но поговорим об этом позже, – я приободрился, чувствуя, что мы поладим.
– Хорошо, как мы пойдем, ваша невидимость? Будешь голосовым навигатором: поверните направо, поверните налево, теперь прямо? – спросил Давид и показал жестами направления.
– Поступим проще: следуй за единорогом. Люций, проводи Давида к дому, пожалуйста, – скомандовал я.
Последняя фраза была обращена к кустам. Кусты расступились, из них вышел виноватый Люций.
Путь наверх занял около часа. Давид шел медленно, пробираясь через заросли бамбука и эвкалипта, петляя между деревьями и сетуя, что я не положил асфальт. Я объяснил, что горный ручей можно использовать как тропу. Обычно воды в нем по щиколотку, идти легко и приятно под навесом крон, но сейчас после грозы он превратился в бурную реку, и туда лучше не соваться. Давид пошел проверить, я следом. Вместо ручейка, робко бежавшего по камням в глубине оврага, он увидел бурлящий поток, рвущийся из берегов, и отпрянул. Мы миновали мандариновую рощу и вышли к саду, за которым простирались альпийские луга и чернели горы. Давид ахнул.
– Интересно, смогу ли я войти в твой дом? – спросил Давид. – Давай проверим. Показывай, где он?
– Сделай три шага вперед – и окажешься в нем, – сказал я и вошел в комнату первым.
Меня окутали свет и тишина. На миг я забыл обо всем, будто подставил лицо под теплый душ и закрыл глаза, а когда повернулся к окну, увидел Давида, лежащего на траве, растерянно открывающего рот в немом крике. Я тут же бросился наружу.
– Платон! – вопил он.
– Прости, не хотел пугать. Я зашел, а ты не смог. Ты его не видишь, не чувствуешь, как и меня. Вот в чем штука, – начал оправдываться я.
– И ты не слышал мои крики? – он поднимался на ноги, стиснув зубы.
– Нет. Наверное, в этом плюс любого дома – закрываешь дверь и наступает тишина. Я увидел тебя в окно и выскочил, – ответил я.
– И как часто ты любишь бывать дома, Платон? – серьезным тоном спросил Давид, потирая коленку.
– Как и все, наверное. По натуре я домосед, если честно, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.
– Ну, это многое объясняет… – промолвил он. – С другой стороны, должно же быть у человека место, где он может побыть один, без человеческих воплей. Пока что я тут один, а потом, когда нас будет… М-да… Перспективка… А аптечки у тебя нет? – он рассматривал свежую дырку на джинсах и пытался просунуть в нее палец.
