Какая красота. Здесь, поди, звучание двигателя с особым эмоциональным переливом вкупе с мощностью. Вот бы забрать себе. Я бы любила, лелеяла…
— Прекрати капать слюнями на мой коврик, — прозвучало со стороны водителя, следом послышался хлопок.
— Я на ней женюсь, — всхлипнула от восторга. — Поехали в загс, мы будем потрясающей парой.
— Ага, — хохотнул Рудольф и завел двигатель. Его мерное рычание приятной истомой отозвалось в груди.
Зачем нужны мужики, когда есть машины?
— Что насчет Мальдив? — поинтересовалась я и пристегнулась.
— Существует маленькая проблема, — автомобиль с тихим шелестом двинулся к арке.
Сильные пальцы Морозова удерживали руль, и я подумала о пианино. Уж больно у оленя «музыкальные» руки.
В голове нарисовалась картина, как Рудольф терзал пианино в какой-нибудь консерватории. День за днем. При нажатии клавиш внутри деревянного корпуса звенели туго натянутые струны, добиваясь непревзойденной мощности, и демонстрировали все богатство акустической палитры.
Музыка летела вслед хаотичным с виду движениям кистей; мягкий тембр и светлые звуки отдаются в сердце сладкими грезами об очаровательном молчаливом пианисте. Обязательно во фраке с бабочкой, чтобы оставался флер непревзойденной элегантности.
— …осталось внести последний взнос…
Сквозь сладкую вату фантазий пробилась суровая реальность. Упоминание ипотеки быстро вернуло меня на грешную землю в салон, где Рудик распинался о причинах отказа свозить мое истосковавшееся по солнечному свету тело.
— Морозов, — протянула я недовольно, прервав его размышления о материальных благах. — Я о прекрасном думаю, а ты все портишь.
— Обо мне? — сразу оживился Рудольф.
— Нет, — огрызнулась я. — О музыке, машине и белом песочке у бирюзовых вод океана!
— Какая ты меркантильная женщина.
— Глупости не говори, — выговорила я спокойно, когда окончательно сбросила хмель. — Завтра в двенадцать на Красной площади. Обещали старику праздник, устроим все по-человечески. Борьба на равных условиях.
— Конечно, — хмыкнул Рудольф, включая поворотник. — Как скажешь, Сахарочек.
— Тебе бы завязать с уменьшительно-ласкательными прозвищами, олень, — неожиданно для себя резко ответила я.
Заметив в зеркале заднего вида приподнятые брови, я разозлилась еще сильнее. Опять же непонятно почему. Окончательно рассеялась розовая дымка девчачьего восторга от внимания красивого мужчины. Вернулись трезвость ума, а с ним — обжигающая ярость. Слишком много, чтобы держать внутри.
— Невесте не понравится, — ядовито выплюнула я наконец.
И вздрогнула. Малахит в глазах Рудольфа внезапно покрылся плотным ледяным панцирем.
Не знаю, чего я ждала. Скандала?
Морозов ничем не выдал внутренние переживания. Лишь взгляд, холодный и пустой, отражал истинное настроение. Сжавшись, я тихо вздохнула, но вместо крика услышала равнодушное:
— На Ленинском образовалась пробка, придется в объезд.
Никакая пояснительная бригада не подъехала с трагичной историей, руганью или оправданиями. Рудольф даже бровью не повел, когда я напряженно засопела. Наполнила легкие воздухом, приготовилась ко второму заходу на скандал...
А он взял да обломал!
— Морозов, — угрожающе протянула я, — лучше сознайся во всем сейчас, пока еще осталась возможность.
Рудольф проигнорировал мои слова, глядя перед собой. Столь показное равнодушие, признаться, задело до глубины души. Уж не знаю, по какой причине случилась цепная реакция, но меня буквально распирало от раздражения. Стукнув ладонью по панели, я все же привлекла внимание Морозова и дождалась ответа.
