Раскладываю вещи на столе: с краю высится стопка проверенных тетрадей, посередине важно лежит журнал, рядом учебник и книга с заданиями, поверх которых я кладу план урока. Он не такой подробный, каким бывал во время обучения в институте или даже ещё в начале сентября. За три недели многое стало привычным, незабываемым, и отпала нужда писать себе об этом напоминание на бумаге. Я почувствовала больше свободы и стала чаще вдохновенно импровизировать во время занятий, поэтому конспект сжался от трёх-четырёх альбомных листов до одного-двух.
Не дожидаясь звонка, поворачиваюсь к доске и записываю число, классную работу, тему. Мел мягко, приятно скользит по чистой поверхности доски, оставляет после себя толстую белую линию. Почерк у меня не учительский. Он своевольничает: одни буквы округлые, стройные и важные, другие наклонившиеся и суетливые. К тому же я пишу «т» двумя разными способами, но ученики уже привыкли и быстро разбирают мой почерк, хотя иногда нет-нет и раздастся чей-то ворчливый голос: «Чё это так написано?» Интересно, что бы сказал о моём характере почерковед? Что человек этот неуравновешенный, неспокойный, довольно вспыльчивый и импульсивный? А если бы ему ответили, что человек со столь невоспитанным почерком работает учителем, графолог бы пришёл в ужас от подобного безрассудства или восхитился бы нестандартностью решения?
Мел внезапно соскальзывает и скрежещет по доске попавшимся внутри камешком. Меня передёргивает. Вот она и кажущаяся мягкость. Что на самом деле притаилось внутри – никогда заранее не угадать.
Дребезжит звонок. Я приветствую детей, коротко рассказываю, чем мы будем заниматься на уроке и прошу сдать тетради с домашним заданием, а взамен раздаю ту стопку, что лежит у меня на столе. Заодно отмечаю, кого сегодня нет. Об отсутствующих наверняка спросит их классный руководитель сразу после первого урока, так же как сделаю это и я, заглянув на первой перемене в подопечный мне класс. Потом надо позвонить родителям и узнать, что случилось, долго ли ребёнок не будет ходить в школу и вообще, знают ли мама с папой, что он на уроки не явился. Возможно, это дезертирство, что бывает довольно часто. Или беда по дороге в школу, чего, к счастью, не случалось ещё ни разу. Как правило, лишь половина родителей отвечает на такие звонки. Классному руководителю остаётся лишь гадать, что приключилось с учеником, и надеяться на лучшее.
Стоит мне начать занятие, как в дверь кто-то настойчиво стучится, я выглядываю и встречаюсь с Олесей, у неё сейчас урок музыки в моём 5-м классе.
– Журнал у тебя? – спрашивает.
– Нет, я оставляла его вчера на месте. Может, кто-то брал и перепутал ячейки?
– Нет, я проверяла, в шкафу пусто. Ладно, значит, кто-то другой взял. Потом заполню.
Возвращаюсь в кабинет. Дети уже начали болтать и вертеться на местах, но, стоит мне зайти обратно, шушуканье прекращается.
Итак, мы начинаем с дебила.
– Дебил! – громко говорит Серёжа с места, когда его лучший друг Дима безуспешно пытается справиться с заданием у доски.
Будто эхо в горах, в ответ катится смех по рядам. Серёжа делает невинное лицо, и я взглядом прожигаю на нём дырку и размеренно произношу:
– Открой, пожалуйста, дневник.
Отзвуки смеха ещё слышны, дети перешёптываются, хихикая и переглядываясь: вот ты и попался вновь, голубчик!
– Записывай, – продолжаю неторопливо, – индивидуальное домашнее задание…
