Читать онлайн Алексей Кондрашов - Пока дышим

Киев, 20 февраля 2014 года

Снег падал странно – словно не с неба, а поднимался от самой земли, вихрился в тяжёлом, свинцовом воздухе, застревая между обгорелыми баррикадами, пустыми пластиковыми бутылками, окровавленными бинтами и расплавленным пластиком. Всё вокруг казалось вырванным из кошмара, где время замедлилось, а реальность разорвалась по швам. День, что должен был быть обыкновенным, стал последним для сотен.

Киев молчал.

Но в этом молчании слышался срывающийся хрип тысяч глоток – усталых, изрезанных криком, пропитанных гарью, обожжённых дымом шин и слезоточивым газом. Этот хрип жил в каждом переулке, в каждом выбитом окне, среди остатков брусчатки, перемешанной с кровью.

Город не кричал – он стонал, натужно, глухо, будто сам себе не верил.

Над майданом, среди клочков сизого дыма, висел холод, сквозящий в кости. Флаги колыхались, как вырванные из рук тряпки. Люди не понимали ещё, что это только начало.

Тогда ещё казалось, что это закончится – день, два, неделя, может, месяц. Что кто-то одумается. Что взрослые мужские лица, те, кто выше, кто управляет, увидят, к чему всё идёт.

Они не увидели. Или не захотели.

А снег продолжал кружить, как пепел, как память.

И среди этого серого марева уже зарождалось то, что потом накроет собой целые поколения. Первые выстрелы, первые погибшие, первые сломанные судьбы.

Потом было всё остальное – годы, которые уже не вычеркнуть, города, которые сменят флаги, границы, что нарисуют заново.

Но всё началось здесь – под этим свинцовым небом, где снег поднимался с земли, а не падал сверху. Там, где люди верили, что ещё можно что-то остановить. Там, где Киев впервые замолчал так страшно.

И пока дышим – мы помним.

Киев, 21 февраля 2014 года. Ночь. Межигорье

В доме, где люстры весили по тонне, а каждый ковёр стоил, как квартира на Оболони, было слишком тихо. Такой тишины Президент Украины не слышал даже в детстве – в камере, когда сидел за хулиганку. Тогда шум хотя бы был внутри. Сейчас – только снаружи, за многослойными стенами, за камерами, сигнализацией, охраной и стальными воротами.

Он сидел в кресле, старом, массивном, из вишнёвого дерева, и пил крепкий кофе, который уже давно остыл.

– Президент… – прозвучал голос охранника в рации. – Группа "Альфа" на связи. В Киеве стало опасно. Баррикады прорваны. Снайперы засекречены. Убитых… десятки.

Он не ответил и смотрел в камин, где догорал дуб. В этот вечер даже огонь казался равнодушным.

В его голове стучало только одно:

"Что пошло не так?"

Четыре года назад он был победителем. Всенародно избранный. Его встречали в Кремле с улыбками. В Европе – с холодом, но с протянутыми руками. Он стоял между мирами, как канатоходец.

Но этот канат – оказался намазан маслом. Он поскользнулся. Когда отказался подписывать ассоциацию с ЕС – как будто толкнул страну в пропасть. С него смыли маску. Его начали ненавидеть те, кто вчера хлопал.

– Может, стоит выйти к народу? – сказал советник Бобров, робко подойдя к креслу.

– К какому? – голос Президента Украины был глухим. – К тем, кто с коктейлями и цепями? К тем, кто с автоматами? Или к тем, кто уже не верит никому?

Он поднялся. Медленно, словно в нём были мешки с цементом. Подошёл к окну. Там – аллея с ледяными деревьями. Спокойствие. Красота.

"А там, в центре, горит Киев. Мой Киев."

В голове вдруг всплыл голос отца. Грубый, резкий, издалека:

– Слабость – хуже предательства.

Он дрожал. От холода ли? От страха? От стыда?

– Готовьте вертолёт. – сказал он вдруг. – Всё. Мы уходим.

– Куда, Виктор Фёдорович?

Он посмотрел в глаза. Медленно, с каким-то усталым величием.

– Куда угодно, где ещё осталась тишина.

Пока собирались охрана, архивы, личные вещи, в Киеве рушилась власть. В Верховной Раде уже звучали речи о "узурпаторе". «Народный фронт» в экстренном совещании предлагал "немедленно устранить вакуум". Олигархи переключались на новые каналы. Люди в дорогих костюмах уже переписывали лояльность.

А где-то внизу, в сыром коридоре Межигорья, слуга по имени Степан прятал портрет Президента Украины за шкаф. Не по приказу. По инстинкту.

Вертолёт поднялся в воздух в 23:58.

Никто не попрощался. Ни один министр не пришёл. Даже пресс-секретарь исчез, как вода в песке. Только пилот – бывший военный, с натянутым лицом – спросил:

– Господин Президент, вы уверены?

– Поздно быть уверенным.

И вот – чёрное небо. Под ногами – огонь. За спиной – страна, которая его проклинала. Впереди – пустота.

Харьков – Донецк – Крым, февраль 2014

Мотор старой иномарки гудел ровно, как будто хотел усыпить. За окном не было ничего – только серые поля, мокрый снег, черные стволы деревьев и редкие указатели с облупившимися буквами. По ним нельзя было понять, где ты – в центре страны или на её краю. Но это уже не имело значения.

Виктор Фёдорович молчал. Пальцы сжимали подлокотник, как будто от него зависело равновесие этой машины и всей его жизни.

– Это Харьковская область, – сказал водитель, стараясь говорить спокойно. – Всё под контролем.

Президент Украины посмотрел в окно. На дороге появилась колонна с флагами – черно-красные, с крестами, со странными символами, которых он не знал. Лица – закрытые. Машины – без номеров. Они не стреляли. Но смотрели в упор, в стекло, как в прицел.

– Пусть не стреляют, – прошептал он, не зная, к кому обращается. – Пусть не стреляют в меня. Я же один из них. Я же был с ними…

– С вами никто, – сухо сказал охранник справа. Он уже не скрывал своего отчуждения.

В этом предложении был приговор.

В Харькове его ждал старый друг – мэр, с которым они вместе поднимались по ступеням партийной лестницы. Его глаза были усталыми, серыми. Они не обнимались, не пожимали рук. Только кивнули друг другу.

– Ты должен понимать, Витя, – начал он за бокалом дешёвого коньяка, – тебя здесь не держит уже никто. Люди боятся. Рада потеряна. Киев – чужой. Все смотрят на Восток. Если хочешь остаться – надо говорить не с народом, а с оружием. А у тебя его нет.

Президент Украины сидел, будто из мрамора. Только пальцы шевелились, нервно теребя край салфетки.

– Я дал клятву. Я – президент…

– Нет. Был. – отрезал мэр.

И в этот момент что-то оборвалось. Не только внутри. В государстве.

В ту ночь ему предложили вылететь в Донецк. Там были свои. Там был сын. Там, казалось, ещё дышало прошлое.

Но Донецк уже стучал другим сердцем.

Когда он приехал туда – всё было, как будто снято в другом фильме: дороги патрулировали вооружённые группы, на администрациях висели флаги ДНР, а на улицах – суровые мужчины в военной форме. У них не было эмблем. Только глаза, полные усталости и ярости.

На подъезде к отелю машину Президента Украины остановил блокпост.

– Кто в салоне? – грубо спросил один из бойцов, глядя сквозь бронестекло.

– Президент Украины, – ответил водитель автоматически.

Наступила тишина.

– Какой такой президент? – усмехнулся тот. – Тут народ теперь сам решает, кто есть кто.

Он отступил. Но в этом взгляде не было уважения. Только презрение и горькая ирония. Как к брошенному королю.

Ночью, в полумраке номера, Президент Украины записал несколько фраз в блокнот. Только для себя.

"Меня нет ни там, ни здесь. Я – фантом. Мой народ отвернулся. Мои враги улыбаются. Я стал тенью, пока другие сжигают мосты."

Он смотрел на своё отражение в оконном стекле. Лицо было чужим. Помятым, осунувшимся. И – впервые за много лет – бессильным.

Утром было принято решение: Крым. Только Крым ещё казался безопасным. Только там, в Севастополе, шептали – "Россия не бросит".

Ростов-на-Дону, март 2014

Тишина в Ростове была другой – не мёртвой, а густой, вязкой, как топь. Она пряталась в узких коридорах гостиницы, в взглядах персонала, в тяжёлом воздухе, где пахло старым деревом, табаком и страхом.

На третьем этаже, в апартаментах с двумя спальнями и неприметными шторами цвета мокрого асфальта, Президент Украины сидел один. В руке – крепкий чай. В другой – пульт от телевизора, который он не включал уже вторые сутки.

Сначала он пытался. Щёлкал кнопки, ловил украинские каналы – и каждый раз словно получал удар:

– "Предатель сбежал!"

– "Народ победил!"

– "Партия регионов мертва!"

На экранах пылали баррикады, бегали люди с повязками, кричали в камеры. Кто-то кидал коктейль Молотова. Кто-то обнимался. Кто-то плакал от счастья.

Он выключал.

"Счастье одного – бывает только в тени горя другого."

"Сейчас – их счастье. Моё – молчит."

На следующее утро к нему приехал куратор. Неизвестный мужчина в сером пальто и тёмных очках. Без имени. Без визитки.

– Пока вам лучше не выходить. Мы обеспечим охрану, связь. Продукты будут. Прессу – по запросу. Интервью – только с согласованием.

– Я хочу обратиться к украинскому народу, – сказал Виктор, глядя ему прямо в лицо.

– К какому? – тот поднял бровь. – Там уже назначен новый и.о. президента. Вашу подпись больше никто не признаёт. Они провели голосование. У вас остались только бумажки. А у них – улица, страх и оружие.

Наступила пауза. В ней было холодно. Словно сквозняк между эпохами.

– Я – жив. Это главное, – наконец сказал Виктор. – А значит, не всё ещё кончено.

– Иногда смерть – не конец. Иногда – забвение хуже, – ответил человек в пальто. И ушёл.

В полдень Виктор записал видеозаявление.

Грим не накладывали. Лицо – бледное, синие мешки под глазами. Голос – глухой, словно из подвала.

– Я – жив. Я – законный президент Украины. Меня вынудили покинуть страну под угрозой смерти. Киев захвачен. В стране произошёл переворот. Народ Украины – стал заложником радикалов…

Он не верил себе. Каждое слово отзывалось глухим эхом. Как будто говорил не он, а кто-то за его спиной. Камера мигнула – и всё. Конец выступления. Конец эпохи.

Он вышел на балкон вечером. Сигарета в руках дрожала. Февраль уходил, март вступал с промозглой сыростью.

Внизу – старый двор. Заборы, голые деревья, кривые фонари. Небо – без цвета. Сизое, как пепел.

На скамейке сидел мальчик. Один. Ел мороженое. Под ним – лужа. На улице – +3.

"С кем ты, малыш?" – подумал Виктор Фёдорович. – "Ты ещё не знаешь, что такое Майдан. Ты не читал договоров об ассоциации. Ты просто хочешь жить. Так вот, вся моя страна – как ты. В луже. Один. Со сладкой иллюзией в руках."

Он опёрся на перила. Сердце стучало глухо.

"Они никогда меня не простят. Ни Майдан. Ни Крым. Ни бегство. Я стал символом слабости. Не человека – эпохи."

"Но разве сильным было бы – начать войну? Разве мужское – это стрелять в собственный народ?"

"Я отдал страну без крови. А теперь мне ставят в вину то, что она вся в крови."

В это же время, в Киеве, в стенах Администрации президента шло совещание. Голоса были резкими.

– Он сбежал, значит – предал!

– Надо вызывать Запад! Надо получить поддержку немедленно. Иначе придёт Восток.

– Поставки оружия, финансы, списки сторонников партии – всё должно быть зачищено.

Их речи уже не были украинскими. В них слышалась НАТОвская риторика. Европейская лексика. Слова: "влияние", "контроль", "инфраструктура", "секторальная интеграция".

А на улице стояли мальчишки. В грязных куртках. И держали флаг.

Они думали – победили.

А в Ростове, ночью, уже Бывший Президент Украины снова не спал. Он лежал на кровати, уставившись в потолок. Тишина становилась невыносимой.

Он встал, подошёл к зеркалу.