Пока дышим - страница 6

– Почему жёлтым?

– Потому что там будет мост. Чтобы мы не были одни.

Женщина прижала его к себе и дрожащим голосом сказала:

– А ты знаешь, откуда ты, внучек?

– Из Крыма. Из России.

И где-то в другой части полуострова, у окна старого дома, сидел инженер. Его руки дрожали, в пальцах – старая газета девяносто первого года. Тогда он был другим. Работал на Николаевском заводе. Делал корабли для огромной страны. А потом – она исчезла. Как будто у человека забрали имя.

Он смотрел в окно, где над улицей развевался триколор. И вспоминал, как когда-то кассирша в заводской столовой сказала:

– Теперь вы – не из России. Привыкайте.

Он закрыл глаза. Глубоко вдохнул. И сказал сам себе – почти шёпотом, но с такой уверенностью, будто говорил миллионами голосов:

– 23 года мы были никем. Нас называли чужими. Заставляли забыть язык, род, правду. Но сегодня… сегодня мы вернулись. Не в империю. Не в идеологию. А в себя. Россия вернулась. И мы – с ней.

Он поставил кружку на подоконник и долго смотрел на улицу, где звенели колокола, доносился азан из мечети, и в окне напротив смеялись дети.

Все эти звуки сливались в одну симфонию. Многоголосую. Больную. Но живую.

Крым не стал другим. Он стал собой.

Донецк. 15 марта 2014 года. Вечер.

Пыль стояла в воздухе, как дым после пожара, хотя огня ещё не было. Только зреющий. Только тот, который уже стучал в землю и шёл по рельсам из Киева. Донецк готовился. Тихо, как перед грозой.

Анатолий Егорович, бывший шахтёр, а теперь продавец картошки на рынке, стоял у прилавка и смотрел, как закрываются магазины. По городу расходились слухи: "Боевики едут", "Нацгвардия шлёт эшелоны", "Будет зачистка".

Он затянулся самокруткой и сплюнул в пыль.

– Ты посмотри, – сказал он соседке по ларьку, – как быстро можно снова стать «врагом». Только за то, что говоришь по-русски и не хочешь целовать запад в сапог.

Старуха молча кивнула.

– И ведь кто нас спросил? – продолжал он. – Кто пришёл на площадь и сказал: «Люди, как вы живёте?» Только камеры, маты, приказы.

Вдалеке послышались первые удары по мусорным бакам – молодёжь собралась у театра. Развевались флаги. Не сине-жёлтые, а иные – красные, бело-сине-красные. Кто-то держал плакат: «Мы – Донбасс, а не колония».

На площади у облсовета начали ставить баррикады. Старые покрышки. Деревянные поддоны. Металлические стеллажи, принесённые из заброшенного склада. Люди приносили всё – мешки с песком, проволоку, еду, чай.

Появился он – высокий мужчина лет сорока, в камуфляже без знаков отличия. Позывной – "Хан". Говорили, бывший военный. Говорили, из России. Говорили, местный. Никто не знал точно. Но он умел говорить так, как будто держал в руках время.

– Нас завтра будут давить, – сказал он. – Поэтому сегодня мы должны стать крепче стали. И если здесь кто-то просто пришёл посмотреть – лучше уходите. А кто остался – готовьтесь. Это не митинг. Это защита.

Старик в плаще с советским орденом на груди протянул ему фляжку.

– За то, чтобы правду не продавали, сынок.

В Донецке пахло весной, гари, чаем и страхом. Люди расходились, но площадь не пустела. Каждую минуту кто-то подходил, приносил что-то – бинты, одеяла, бензин, икону, флаг. Это уже не была толпа. Это была крепость. Импровизированная, но настоящая.

В эту ночь, под воя собак и звук новостей, где Киев гремел фразами про «единый народ» и «сепаратистов», Донбасс впервые за много лет почувствовал себя – по-настоящему живым.