Я – иностранец. Ты – иностранка. Мы должны быть вместе.
Многие мужчины в Вюрцбурге – лысые. А женщины – худые. Бутерброды, булочки на ходу жуют. Макдональдс в каждом городе. По утрам бегают в парке. У многих сотовый телефон. В витринах яблоки с сапогами. На улице лежит свежая кучка какашек. Их почему-то медленно убирают или это так быстро появляются новые? Открытки, куклы, живые и искусственные цветы, гроздья бутылок, вывешенных на улицу. Мост через Рейн в Кельне, весь в битом стекле, бумажках и окурках. Биопродукты, кучка орущих подростков. Тайна смерти потрясает.
Я теперь на другой стороне баррикады. Как собака коммуниста Георга, сука Луна. Я хлопаю за аристократию в театре, а не за народ.
Как вытащить себя из этой трясины подсознания? Убираюсь по десять часов в день, стираю руками постельное белье, учусь ездить на велосипеде, хожу на службу в церковь, пишу, делаю реферат по психологии, готовлю себе ужин, читаю Игнатия Бренчанинова, разговариваю с Соней по телефону, выкуриваю сигарету, ложусь спать. И покой мне только снится.
Магия ее лица заключалась в том, что оно казалось молодым, несмотря на возраст. Она сама знала, что стареет, что с каждым взмахом ресниц изменяется мир, что под глазами появились глубокие тени, которые не исчезают, даже если она высыпается, что на лбу прорезалась еще одна морщина. Иногда она чувствовала себя не в своей возрастной тарелке, особенно на лекциях и семинарах, где сидели мальчики и девочки из ее прошлого, как будто бы повторившегося. Судьбу не обманешь. Зеркало всегда проинформирует лучше человека. Но случались моменты, когда время словно замирало, переставало ритмично тикать и оставляло для жизни только пространство, в котором можно было свободно перемещаться в разных направлениях или просто лежать на траве и смотреть в открытое небо.
В ноябре в моей комнате проснулся павлиний глаз. Бабочка вылетела из рукава черного манто и села на зеркало. Я бережно взяла ее за крылышки и выпустила за окно. Может она в шкафу и вылупилась, кто ее знает, или просто спала?
А тебе хорошо одной? Клаудия вопросительно смотрит на меня. Ей трудно представить мою двойную жизнь. Трудно понять многоличность и переварить всю информацию. Она бы хотела встретиться со мной раньше, но раньше я была другая. Время от времени кусочки прошлой личности тоже выползают на солнышке погреться. И тогда происходит Встреча.
– Алло, как поживаете? Что нового? Мне хочется с вами говорить, когда вам удобно. Сердечно благодарю за ваши усилия и заботы. Нет, у меня нет проблем. Все о'кей. Итак, в резиденции в следующий понедельник в два часа.
Говорящая трубка положена. Дело сделано. Кратко, точно, лаконично. С учетом отведенного для этого разговора времени. Время. Безжалостность. Кость, застрявшая в горле старой рыжей суки, время, которого вечно не хватает и которое как песок утекает сквозь пальцы, время, закрученное в тугую спираль. Время, которое я раздаю горстями всем, кто входит в мою жизнь.
Кто не работает, тот не ест. А кто не ест, тот умирает. Я тоже имею право на 90 дней жизни в году! Я могу в эти дни работать и заработать на остальные 275 дней, чтобы не умереть с голоду.
Доверие и подозрительность. Проницательность и любезность. Скромность и уважительность и еще нечто неуловимое составляют мозаику германской души. Но есть версия, что душа нисколько не изменилась за тысячелетия. И культура все та же и даже похожая на культуру других народов.
