Поляна №1 (11), февраль 2015 - страница 18



ведь город Божьим казнён судом,
на камне не станет камня,
но неужели и милый дом
охвачен небесным пламенем?
Так в горней шла она тишине
по камням скользким и гладким…
 – Господь велик, пусть простится мне
последняя в жизни оглядка.
Она оглянулась… И Тишиной
вдруг стала навек, бессрочно…
Не слышал Лот шагов за спиной,
и вздоха не слышали дочери.
Она стала меньшею из утрат,
но доля её тревожит…
Отдавшая жизнь за последний взгляд,
который, как вызов брошен…

Оглядка Орфея

Об оглядке не надо думать,
как минуты, дыханья сверим,
Эвридикой-тенью бесшумной
я иду по лучу доверья.
Я иду за тобой, как слово,
ведь душа не имеет веса,
лишь браслетов звенят оковы
у вожатого, у Гермеса.
Каждый шаг мой похож на шёпот,
Эвридикой-тенью пугливой
я иду за тобою, чтобы
совпадали шаги счастливо.
Мой Орфей, никогда не узнаешь —
Эвридики-тени безгласны, —
что меня к небесам поднимаешь
зовом-голосом ежечасно…

Олег Солдатов

Ансамбль

Повесть

Занавеска распахнулась, и на сцену вывалился седой взъерошенный старик в коротком клетчатом пиджачке, кремовых брюках и розовом платочке, франтовато повязанном на шее. Был он довольно высок ростом, осанист и смугл. Улыбаясь и пританцовывая, старик достиг середины сцены, вынул из брючного кармана початую бутыль, смачно отхлебнул, крякнул от удовольствия и, широко раскинув руки, запел на цыганский манер:

Как много женщин и вина,
Веселье, смех кругом…

За кулисами грянули гитары, ударили в бубны и вслед за стариком на сцену повалил целый цыганский табор: кудрявый цыган с гитарой и четыре хорошенькие цыганочки в цветастых нарядах. Они пели и кружились вокруг старика, а в глубине сцены, незаметно появившись из-за кулис, примостился лукавый толстячок с бакенбардами. Девицы казались вполне дружелюбными, пока все разом не влюбились вдруг в кремового старика. Не выдержав такого удара, старик, выпив яду, театрально умер на сцене и спектакль закончился.

Актеры собрались у большого стола в глубине зала.

– Спасибо, ласточки. Молодцы все, – похвалил старик, отряхивая колени. – Вам понравилось? – спросил он у единственного в зале зрителя.

– Да, – смущаясь, ответил голубоглазый юноша.

Во время спектакля он скромно сидел в дальнем углу сырого полуподвала, в котором размещался театр.

Театр! Есть что-то возвышенное и прекрасное в этом слове, слышится в нем горячий шепот влюбленных, вкрадчивый голос соблазна, шум сражения и гром небесный. Увы, складское помещение наименьшим образом подходило для создания атмосферы театрального волшебства. Подвал был дряхлым и обшарпанным – длинные, покрытые сатиновыми чехлами деревянные скамьи, громоздкая обшарпанная тумба посреди сцены, задником для которой служил большой отрез мешковины, прибитый торчащими наружу гвоздями к широкой доске, закрепленной под потолком; в углу скучало расстроенное, видавшее виды, пианино. Ветхие стены, завешанные портретами знаменитых писателей, хранили печать неблагоустроенности.

…Театр начинается с вешалки! Если так, то в подвале он заканчивался там же, возле двух рядов неглубоко вбитых гвоздей, тянущихся от входа до небольшого закутка, где стояло ведро, предназначенное… впрочем, водопровода тоже не было.

– А что вы так далеко сели? – приветливо улыбаясь, спросил старик. – Идите сюда, к нам. Чайку попейте. Поговорим.

– Спасибо, – обрадовался юноша.

– Вы про нас как узнали? – поинтересовался старик. – Или пригласил кто?

– Нет. Я случайно зашел, – честно признался юноша, застенчиво поглядывая на разгоряченных игрою актрис.